Жюль Верн - Малыш
Ей принесли ребенка, которого она, лаская, посадила к себе на колени.
Он сидел, ничего не понимая, с удивлением все осматривая. Опять все было по-новому. Положительно это был сон, так все это не походило на вчерашнее. Кругом было столько добрых старых и молодых лиц! Путешествие его развлекло, а чудный воздух, наполненный благоуханием деревьев и осенних цветов, ласкал его. Перед отъездом он поел горячего супа и во время дороги не переставал грызть превкусные лепешки, которые Мартина вынимала из дорожного мешка. Он рассказал, как умел, о своем прошлом, о своем пребывании в Ragged school, о пожаре, о добром Грипе, которого он не переставал вспоминать; затем о мисс Анне, которая оказалась не его матерью, хотя и назвала его своим сыном; о сердитом господине, называвшемся герцогом, который хотел его отнять; затем о том, как его все бросили и он очутился на Лимерикском кладбище. Фермеры, не много поняв из всего рассказанного, видели в нем брошенное существо, предназначенное провидением их заботе.
Растроганная бабушка поцеловала ребенка, остальные поступили так же.
— А как его зовут? — неожиданно спросила бабушка.
— Он не упоминает другого имени, кроме Малыша, — ответила Мартина.
— Что ж, будем и мы его так называть, заметила бабушка.
— А когда он будет взрослым, как же тогда? — спросил Сим.
— Все равно, пусть остается Малышом! — заключила добрая старушка, снова целуя его.
С него сняли лохмотья, в которых он выступил в роли Сиба, и заменили одеждой Сима, ношенной им в детстве, ее совсем, правда, новой, но чистой и теплой. Заметим, что и здесь ему оставили его шерстяную фуфайку.
Он ужинал в этот вечер за стойлом этих почтенных людей, сидя на высоком стуле и спрашивая себя с тревогой, не исчезнет ли все это опять, как сон. Нет! Он не исчезал, этот вкусный овсяный суп, которого ему досталась полная тарелка. Не исчез и кусок сала с капустой, и пирог из гречневой муки с яйцами, разделенный между всеми на равные части и запиваемый удивительно вкусным напитком из ячменя.
Что за ужин, да еще кругом все улыбающиеся лица, кроме, впрочем, старшего брата, всегда серьезного и немного грустного! И вдруг глаза Малыша наполнились слезами, скатившимися по щекам.
— Что с тобой, Малыш? — с тревогой спросила Китти.
— Не надо плакать, — прибавила бабушка, — тебя здесь все будут любить.
— А я наделаю тебе игрушек, — сказал Сим.
— Я не плачу… — ответил ребенок, — разве это слезы!
Да, он говорил правду, эти слезы были от полноты испытываемого им чувства.
— Ну, довольно, — сказал Мартен, но вовсе не сердито, — здесь, мальчуган, плакать запрещено!
— Я больше не буду плакать, сударь, — ответил он, бросившись в объятия бабушки.
Мартен и Мартина нуждались в отдыхе. Впрочем, все на ферме ложились рано спать, так как имели обыкновение вставать с восходом солнца.
— Куда мы его положим, этого мальчугана? — спросил фермер.
— Ко мне в комнату, — ответил Сим. — Я буду спать с ним на одной постели, как будто он мой маленький брат!
— Нет, детки, — ласково ответила бабушка. — Пусть он спит у меня. Он меня не стеснит, напротив, это доставит мне удовольствие.
Каждое желание бабушки исполнялось всегда беспрекословно. Поэтому в ее комнату принесли кроватку для Малыша, в которую его и уложили.
Чистые простынки, хорошее одеяло, все, что он уже испытал в свое кратковременное пребывание в лимерикском «Royal George Hotel» у мисс Анны Уестон. Но ласки актрисы не могли сравниться с ласками этой почтенной семьи. Он, вероятно, почувствовал разницу, особенно когда бабушка, укрывая его, крепко поцеловала.
— О! благодарю… благодарю!.. — прошептал он. Этим и ограничилась его вечерняя молитва, так как другой он и не знал.
Начиналось холодное время. Жатва была окончена. Вне дома почти уже нечего было делать. В этом суровом климате не сеют на зиму пшеницу, овес и ячмень — они не могут вынести продолжительных и сильных холодов. Мак-Карти, зная это по опыту, сеял их в марте и даже в апреле.
Но это вовсе не значило, что все оставались без дела. Надо было молотить ячмень и овес. И вообще в длинные зимние месяцы работа не переводилась. Малыш мог убедиться в этом на другой же день. Встав на заре, он отправился к хлеву, словно предчувствуя, что для него там найдется дело. Ведь ему, черт возьми, будет скоро шесть лет, а в шесть лет можно пасти уток, коров и даже овец, если, конечно, имеешь в помощь собаку!
Он заявил об этом на другое же утро, сидя за чашкой теплого молока.
— Хорошо, мальчик, — ответил Мартен, — ты хочешь работать, и это похвально. Надо уметь жить своими трудами.
— И я буду трудиться, господин Мартен.
— Но он так молод! — покачала головой бабушка.
— Это ничего, сударыня…
— Зови меня бабушкой…
— Так вот, бабушка, это ничего не значит! Я был бы так счастлив, если бы мог работать.
— Ты будешь работать, — уважительно произнес Мюрдок, удивленный стойкостью и уверенностью, слышавшимися в ответах ребенка.
— Спасибо, сударь!
— Я научу тебя ходить за лошадьми, продолжал Мюрдок. — И ездить верхом, если только ты не боишься.
— О, с удовольствием, — ответил Малыш.
— А я выучу тебя ухаживать за коровами, предложила Мартина, — и доить их, если ты не боишься их рогов.
— С удовольствием! — обрадовался Малыш.
— А я, — вскричал Сим, — пасти овец в поле!
— Пожалуйста, — сказал Малыш.
— Умеешь ты, малютка, читать?.. — спросил фермер.
— Немного и писать печатными буквами…
— А считать?..
— О да… до ста!
— Хорошо! — улыбнулась Китти. — Я выучу тебя считать до тысячи и писать прописью.
— Буду очень благодарен вам, сударыня.
Он соглашался на все, что бы ему ни предложили. Он, видимо, желал отблагодарить чем-нибудь добрых людей. Его самолюбие довольствовалось пока тем, чтобы быть маленьким слугой на ферме. Но в этих ответах фермеру понравилась вся серьезность его ума.
— Да ты у нас будешь просто сокровищем, Малыш… Лошади, коровы, овцы… Да если все это будет на твоем попечении, то нам и делать будет нечего… А сколько же ты запросишь у меня жалованья?..
— Жалованья?..
— Ну да!.. Ведь не даром же ты хочешь работать?..
— О нет, господин Мартен!
— Как, — вскричала удивленная Мартина, — он, не довольствуясь пищей, помещением и одеждой, хочет еще, чтобы ему платили?
— Да, сударыня.
Все смотрели на ребенка с таким удивлением, точно он сказал нечто несообразное.
Мюрдок, наблюдавший за ним, сказал только:
— Дайте ему объясниться!
