Роберт Стивенсон - В южных морях
Мишель Бланк по профессии был плотником, он поднакопил денег и отошел от дел, полагая, что трудовые дни его полностью окончены, и лишь обнаружив, что безделье опасно, отдал свои деньги и навыки на службу миссии. Стал там плотником, каменщиком, архитектором и инженером, добавил к своим достоинствам мастерство скульптора и прославился в садоводстве. У него был довольный вид человека, нашедшего тихую гавань для укрытия от жизненных бурь и вставшего на мертвый якорь; своим делом он занимался с восхитительным простодушием, не жаловался на недостаток результатов — может быть, смиренно считал свои скульптуры достаточным результатом и был совершенным образцом мирянина-миссионера.
Глава восьмая
ПОРТ НАЗНАЧЕНИЯ
Этот порт — торговый центр, гражданская и религиозная столица диких Маркизских островов — называется Таи-о-хае, город вытянут вдоль пляжа окруженной отвесными скалами зеленой бухты на острове Нука-хива. Приплыли туда мы в середине зимы, и погода была жаркой, ветреной, непостоянной. Ветер то порывисто дул с земли по обрывистым ущельям, то с моря между островками у входа в бухту. Над вершинами гор нависали густые, темные тучи, шумно полил и прекратился дождь, по вымоинам на горных склонах бурно неслись воды; а на другой день мы увидели амфитеатр с белопенными водопадами. Город тянется вдоль пляжа тонкой линией домов, большей частью укрыт листвой двойного ряда зеленых пурао; пирс позволяет подойти к острову через пояс бурунов; по восточную сторону на поросшем кустами холме стоит старый форт, превращенный в каталажку, или тюрьму; в восточной же стороне одиноко стоит в саду резиденция с развевающимся над ней французским флагом. Возле Каталажного холма почти все время стоит на якоре маленькая правительственная шхуна, по утрам она отбивает восемь склянок (вовремя или почти) и поднимает флаг, а вечером салютует заходящему солнцу мушкетным выстрелом.
Здесь совместно проживает и пользуется удобствами клуба (представляющими собой биллиардный стол, абсент, карту мира в проекции Меркатора и одну из самых приятных веранд в тропиках) горсточка белых разных национальностей, главным образом французских чиновников, немецких и шотландских торговцев и агентов опиумной монополии. Кроме них там живут трое содержателей таверн, один хитрый шотландец, владеющий хлопкоочистительной машиной, две белые дамы и несколько человек «на берегу» — точного эквивалента этому местному выражению нет. Это приятное, гостеприимное общество. Но один человек, часто сидящий на бревнах головной части пирса, заслуживает того, чтобы описать его историю и внешность. Долгое время назад он влюбился в одну туземную даму, вождиню. Когда объяснился с ней, она заявила, что не может сочетаться браком с человеком без татуировки — вид без нее очень голый; после чего наш герой, проявив определенное величие души, отдался в руки Тахуку и, являя еще большее величие, терпел, пока этот процесс не завершился. Это, наверно, обошлось ему недешево, так как Тахуку не работает бесплатно, и пришлось перенести немало мучений. Коамуа, хоть и вождь, притом старой школы, татуирован не весь; он объяснил нам, оживленно жестикулируя, что не смог выдержать этой пытки до конца. Наш влюбленный соотечественник оказался более решительным; его покрыли татуировкой с головы до пят по самым испытанным методам этого искусства; и наконец он предстал перед своей возлюбленной новым человеком. Неверная красавица с тех пор не могла видеть его без смеха. Лично я не мог видеть этого человека без известной доли восхищения; о нем, как ни о ком больше, можно сказать, что он «любил без меры и благоразумья».
Резиденция стоит особняком, Каталажный холм заслоняет ее от протянувшегося вдоль бухты города. Здание это просторное, с широкими верандами, оно целыми днями открыто спереди и сзади, пассат гуляет беспрепятственно по ее полам. В будни сад являет собой картину совершенно нетропической оживленности, около полудюжины каторжников работают там с тележками и лопатами, улыбаются гостям, словно старые, преданные слуги семейства. По воскресеньям их там не бывает, и можно видеть только собак всевозможных пород и размеров, мирно дремлющих в тени; собаки в Таи-о-хае — красивые и превратили правительственную усадьбу в место для гуляния и сиесты. С фасада и по бокам полоска зеленой долины теряется в невысоких зарослях всевозможных акаций; в глубине зарослей полуразрушенная стена окружает кладбище европейцев. Там спят англичане и шотландцы, скандинавы и французские maitres de manoeuvres и maitres ouvriers[23] — смешиваются с чужим прахом, там черный дрозд, или (как его здесь называют) островной соловей, иногда выводит родные напевы; и звучит нескончаемый реквием прибоя. Я ни разу не видел более умиротворенного места вечного отдохновения, но долго думал о том, как далеко забрались усопшие, из каких разных стран, чтобы в конце концов лежать тут всем вместе.
Каталажка стоит на вершине выдающегося в море холма с открытыми ветру дверями и ставнями. Во время первого своего визита туда я не увидел никаких охранников, кроме собаки. Правда, она поднялась с таким угрожающим видом, что я схватил старый обруч от бочки, видимо, это оружие было уже ей знакомо, так как отважное животное тут же ретировалось, потом, расхаживая по двору и зданию, я видел, как оно с двумя товарищами униженно пряталось от меня за углы. Спальня заключенных была просторной, полной воздуха, безо всякой мебели; выбеленные известкой стены покрывали надписи на маркизском языке и грубые рисунки: неплохо изображенный пирс, убийство, несколько французских солдат в мундирах. Была одна надпись по-французски: «Je n'est (sic) pas le sou»[24]. He нужно предполагать по полуденной тишине, что в тюрьме никто не квартировал; каталажка в Таи-о-хае служит своему назначению. Но одна часть ее обитателей работала в саду резидента, другая, видимо, убирала улицы так же свободно, как наши мусорщики в Англии, хотя не столь трудолюбиво. С приближением вечера их созывают, как заигравшихся детей, и начальник порта (тюремщик по совместительству) для проформы запирает их до шести утра. Если кому-то из заключенных понадобится в город, для развлечения или по делам, ему нужно только откинуть крючок, на который запираются ставни; а если, когда он вернется, ставни окажутся, как положено, закрыты, к часу утренней переклички он может встретить начальника порта, и никаких нареканий, тем более наказаний, не последует. Но это еще не все. Очаровательный французский резидент месье Деларюэль однажды повел меня в каталажку с официальным визитом. В зеленом дворе нас, улыбаясь, приветствовал весьма оборванный джентльмен с изуродованными слоновой болезнью ногами. «Один из наших политических заключенных — мятежник из Раиатеи, — сказал мне резидент и обратился к тюремщику: — Я, кажется, велел выдать ему новые брюки. — Других заключенных не было видно. — Et bien, — сказал резидент, — ou sont vos prisonniers?» — «Monsieur le Resident, — ответил тюремщик, отдав честь с военным формализмом, — comme c'est jour de fete, je les ai laisse aller a la chasse»[25]. Они все ушли в горы охотиться на коз! Вскоре мы зашли в женское отделение, такое же безлюдное. «Ou sont vos bones femmes?»[26] — спросил резидент; и тюремщик весело ответил: «Je crois, Monsieur le Resident, qu'elles sont allees quelquepart faire une vis-ite»[27]. У месье Деларюэля, очень любившего эксцентричности своего маленького царства, была цель устроить что-нибудь комичное, но даже он не ожидал такого совершенства. Чтобы завершить картину жизни заключенных в Таи-о-хае, остается только добавить, что эти преступники получают жалованье так же регулярно, как президент республики. Ставка у них десять су в день. Таким образом, у них есть деньги, еда, кров, одежда и, я чуть было не написал, свобода. Французы определенно добродушный народ, и из них получаются покладистые господа. Кроме того, на маркизцев они взирают с улыбчивой снисходительностыо. «Туземцы вымирают, бедняги, — сказал месье Деларюэль, — главное — позволить им умереть спокойно». И это было не просто хорошо сказано, но, думаю, выразило общее мнение. Однако нужно принять во внимание еще один фактор — заключенные не просто полезны, они почти необходимы для существования французов. Когда народ неисправимо празден, удручен тем, что можно назвать только местной чумой, и питает к своим новым господам недобрые чувства, преступность и каторжные работы представляют собой Божий дар для правительства.
