Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
– Да вы лучше меня понимаете, как и что надо, – лебезил перед игуменьей Григорий Иванович. – Ну, там икорки, балычка пожирнее да побольше, омулька не забудьте, грибков солененьких... Денег, сколько нужно, скажите... Вина, меду, наливок пришлю... Только, знаете, – замялся он, – излишества, того, не допущайте, а то, пожалуй, оборони боже, не осрамились бы гости...
«Монахов добились, – взволнованно думал он, ныряя по пригородным ухабам в открытых санях, – а вот церковь на Кадьяке не достроена до сих пор... Не досталось бы от этого сенатского чиновника... Алеутов, почитай, всех и без миссии окрестили, кадьяковцы сами напрашиваются, а вот коняги, с теми плохо – упорны... Монахам, пожалуй, тяжела будет жизнь на островах, непривычны... »
Григорий Иванович к религии был безразличен, но тщательно это скрывал: сам аккуратно исполнял церковные обрядности и этого же требовал в своей семье. Здесь строю соблюдались посты, в дни поста все отстаивали обедни, часы и вечерни, говели. За стол садились с молитвой, с нею же вставали: «без бога ни до порога». Григорий Иванович в свои частые и долгие поездки не уезжал без молебна «о путешествующих» и по возвращении не начинал дела без «благодарственного». При встрече со священниками истово осенял себя крестным знамением и благоговейно, сложив руки горсточкой, подходил под благословение и лобызал руку... Так было на людях...
Но за глаза он презрительно называл тех же священников и монахов «долгогривыми» и, опрокидывая рюмочку и нанизывая на вилку груздочков, любил пошутить: «Ее же и монаси приемлют». Религия нужна была ему на островах «для умягчения нравов» и для того, чтобы поражать воображение дикарей торжественностью и благолепием богослужения...
Встречали монахов колокольным звоном, а кое-где около церквей и целым причтом, в лучших облачениях, с клиром. В архиерейской церкви служили молебен. Слушали епископское слово приветствия и ответное – архимандрита. Словом, было торжественно и пышно.
На следующий день Григория Ивановича посетил особенно интересовавший иркутян «уполномоченный самой императрицы». Шли слухи: «Гвардейский офицер, у императрицы бывает каждый день... В правительствующем сенате заседает... По распоряжению царицы обучает законам самого Платона Александровича Зубова».
– Вот когда настоящая заручка в Санкт-Петербурге будет у Шелихова, – волновались конкуренты.
– Холостой, – шептались в семьях, – а ведь Анна-то у Григория Ивановича на выданье... Неужто упустит случай породниться?
Оказалось, что сенатский чиновник – родной сын председателя Совестного суда Петра Гавриловича Резанова. Приехал отца повидать. У него и поселился. А что состоял прокурором самого правительствующего сената, этого не отрицал и сам отец.
Заволновались свахи. Одна успела побывать, как вхожая в дом, у Натальи Алексеевны и с полчаса шушукалась с нею наедине. Проходя мимо Анны и прощаясь с нею, она как бы мимоходом спросила:
– Ты что же это, Анна Григорьевна, вздумала голову кружить приезжим кавалерам – обижать своих?
Вспыхнула Анна, хотела было что-то спросить, а свахи и след простыл...
Прокурор правительствующего сената Николай Петрович Резанов оказался красивым, веселым и простым молодым человеком. Держался он скромно, забавно рассказывал о своих дорожных впечатлениях и придворных сплетнях, ни разу не похвастал тем, что видает императрицу. И больше всего интересовался Иркутском. А от Натальи Алексеевны буквально не отрывался, требуя подробностей о житье-бытье ее на островах... Понравился он решительно всем, даже требовательному отцу.
«Можно подумать, что сам только что прибыл с Кадьяка, так досконально все знает», – удивлялся Григорий Иванович. И решил хвастнуть перед Резановым школой, устроенной им для вывезенных с Кадьяка алеутских ребят.
– Давайте осмотрим школу сначала вдвоем, – тут же предложил Николай Петрович. – А там, если охота, для миссии устройте парадный смотр отдельно.
Школа с общежитием занимала отдельный дом с флигельком, где помещалась поварня. Ребят застали за уроками.
Любопытные черные глаза с лукавинкой вперились в забавное, похожее на человека существо из столицы. Они никогда не видели такой головы в мелких кудряшках... Хорошо бы до них дотронуться... Существо, если только это настоящий человек, прикасалось, подходя, к их стриженым головам, но это было мало похоже на прикосновение, скорее легкое дуновение какого-то ласкового ветерка... И белая рука с длинными пальцами, украшенными светящимися колечками, не могла быть настоящей – таких нет. А что у него на ногах с такими изумительными застежками? А гладкие нежные штаны до колен – из чего они сделаны? Все интересно, но совершенно непонятно. Говорит и улыбается, а что говорит – не поймешь ни одного слова, кроме «Григорываныч», когда обращается к тойону Шелихову... Как трудно слушать и понимать учителя, когда перед глазами этот странный приезжий!
Однако учитель овладел вниманием учеников довольно скоро. Писали под диктовку на доске русские буквы и целые выражения, прочитывали вслух, складывали и вычитали числа, загибая пальцы или наизусть.
Учителю очень хотелось блеснуть знаниями старших учеников, заучивших книжку «Об обязанности русского гражданина».
Смешно было, как старательно двенадцатилетние детишки выговаривали, отчеканивая каждое слово: «Закон христианской научает нас взаимоделати друг другу добро, сколько возможно». Или: «Законы можно назвати способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось». Называя по-алеутски себя и селение, откуда происходит, мальчик отходил в сторону. Шелихов тут же добавлял вслед отходящему:
– По святому крещению – Роман.
Старшие щеголяли таблицей умножения, четырьмя правилами арифметики и бойко, с азартом отстукивали костяшками на счетах. Не выдержал и подсел к ним сам Григорий Иванович. Тут он называл детвору и по-христиански, и по-алеутски, как попало, и задавал задачи «на счет вперегонки». Ясно было, что он здесь не случайный гость, а свой – ребята его не дичились, свободно отвечали ему по-русски.
За бойкий правильный ответ Шелихов с детски горделивой радостью каждый раз вынимал из кармана гостинец.
В заключение гостю была представлена оркестровая музыка: флейты, скрипки, контрабас, тарелки, а всех покрывал большой турецкий барабан.
– Что твой Преображенский полк идет со свистульками! – пошутил Резанов.
– Пока достигли одного: шибко громко, – смеялся Шелихов. – Теперь стараемся дальше... – Он кивнул мальчику с контрабасом. Тот отставил контрабас к стенке и с вызывающим видом подошел к Шелихову, но тут напускная храбрость, видимо, его покинула, и он виновато опустил голову.
