Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
Через три месяца Шелихов вершил дела уже у себя в Иркутске.
7. В ИЛИМСКЕ У РАДИЩЕВА
Недовольный, весь в пыли, облизывая сухие, потрескавшиеся губы и изнывая от жажды, Григорий Иванович Шелихов в жаркий июльский день 1792 года подъезжал к реке, направляясь к Илимску. С путешествием своим Шелихов сильно запоздал: надо было выехать еще весной, но он поджидал в Охотске приезда правителя североамериканских промыслов Деларова с докладом о делах вообще и в частности о первых шагах назначенного туда нового правителя Баранова. Только дождавшись Деларова, он смог отправиться на разведку причин исчезновения белки, улов которой в этом году составлял едва четыре-пять процентов улова предшествующего года. Это угрожало расстроить торг с Китаем через Кяхту. Прекращение его сильно било Григория Ивановича по карману.
Илимская округа изобиловала белкой. Правда, здесь во множестве водились и лисицы, хорьки, росомахи, более редкий гость – горностай и даже особо ценный черный соболь, однако Григория Ивановича на этот раз озабочивало только отсутствие белки. При длительном затоваривании другими мехами отсутствие белки в торговом ассортименте грозило большими убытками.
Созерцание унылых лысин каменистых гор, только в нижних частях опоясанных темной густой зеленью хвойных лесов, усугубляло и без того удрученное настроение Шелихова. Беспокоили и долги: отношения с Голиковым обострились из-за постоянных задержек в финансировании предприятия, в то время как неуклонно растущий размах дела требовал все большего вложения средств. Тем временем не дремали и враги и, не стесняясь, как только могли, старались подорвать кредит Шелихова. Особенно хлопотали об этом Мыльниковы, распространяя слухи о близком банкротстве раздувшегося и до сих пор удачливого их конкурента.
Сердит Шелихов был и на матушку Екатерину, отказавшую ему и Голикову в займе пятисот тысяч рублей, несмотря на сильную поддержку сибирского генерал-губернатора, президента коммерц-коллегии и благоприятное заключение ее комиссии.
Конечно, и шпага и большая золотая, украшенная брильянтами медаль – хорошая награда, и ею Шелихов гордился. Но что стоили все эти отличия сами по себе, без денег?
Наконец с гиканием ямщика, подсвистыванием и оглушительным звоном бубенцов, в облаке пыли лошади вскачь понеслись по пологому спуску к реке. Еще несколько часов покойного лежания на дне широкой посудины, мягко и неслышно несущейся вниз по течению, и он будет в Илимске. Однако и в лодке не лучше, чем на мрачном берегу: влажный воздух наполнен гнусом – мошка липнет к потному лицу, не спасает и одежда.
Шелихов познакомился с Радищевым в Иркутске. Неоднократные беседы с ним о китайском торге и своих американских затеях не прошли бесследно для впечатлительного и делового купца. Радищев казался ему таким человеком, который может его понять и может увлечься его широкими замыслами. Содружество этого умеющего широко смотреть и много видеть, знающего и всесторонне образованного человека с практически сильным и полным энергии Барановым, новым правителем промысловых поселений, не раз мерещилось Шелихову как особо желанное. Ведь простые случайные промыслы превращались в постоянные, фактически автономные российские, занимавшие необъятные пространства, владения, которые, несомненно, должны вскоре перерасти чуть не в отдельное государство – есть над чем задуматься!.. Справляться с этим новым делом Шелихову было трудно, а пожалуй, и вовсе непосильно. Облик же государственных чиновников и сановников, как нравственный, так и деловой, не внушал ему никакого доверия. Эти бесчестные и честолюбивые моты легко могли только разорить любое дело, но никак не создать. А строить надо было нечто совершенно новое, небывалое...
Тянуло Шелихова к Радищеву и то, что тот оставался в самых лучших отношениях с графом Александром Романовичем Воронцовым, президентом коммерц-коллегии. Наконец, знакомство по службе Радищева с управляющим Кяхтинской таможней Вонифатьевым, с которым Шелихову постоянно приходилось иметь дело, тоже было одной из причин, заставлявших Григория Ивановича искать дружбы с опальным дворянином.
С другой стороны, и Радищев остался в восторге от этого необычного для него знакомства с волевым русским купцом-самородком из глухого Рыльска, сумевшим завоевать без войск новые земли и начавшим осваивать их природные богатства...
Лодка Шелихова обогнала большой плот с крестьянской молодежью, возвращающейся с лугов. На фоне лесов показался четырехугольник до черноты потемневшего острожного тына с башнями по углам, а за ним – новешенький дом Радищева, только что им выстроенный.
Погруженный в свои невеселые думы, хозяин дома далеко унесся от начатого философского трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии» и, рассеянно поглядывая в окно на дремучий лес, раскинувшийся на противоположном берегу реки, не видя ни его, ни плота, ни лодки Шелихова, машинально каллиграфическим почерком выводил на полях начатой рукописи: «От Иркутска 568, от Тобольска 2 953, от Москвы 5 894... почти 6 000».
«Вишь, куда загнала напуганная матушка! – мысленно усмехнулся он. – Вот и попробуй после этого открывать царям глаза или верить их словам...»
Ни одного слова порицания или неудовольствия не вызвал сделанный им в 1773 году перевод слова «деспотизм» словом «самодержавство», да еще с примечанием, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому существу состояние».
«Поняла ли она тогда мои слова или притворилась, что не верит им? – продолжал он рассуждать, охваченный тяжелым раздумьем. – Конечно, притворилась. Не она ли писала генерал-прокурору Вяземскому в 1775 году, что положение помещичьих крестьян таково, что если не воспоследует генерального освобождения от несносного и жестокого ига, то, не имеющие обороны ни в законах, ни вообще нигде, они могут впасть в отчаяние и что если не пойти по пути облегчения нестерпимого положения, то такое освобождение будет взято силой, против воли правителей... Но все это – сплошное притворство, игра. И напрасно Державин утверждал, что ей «можно правду говорить». Как раз наоборот, она любит лесть, хотя бы и самую грубую».
Вспомнился змеиный взгляд допрашивавшего его Шешковского и то, как дурашливый Потемкин, фамильярно приветствуя всесильного палача, всякий раз спрашивал его: «Ну как, кнутобойствуешь, дорогой?..» Холодок отвращения пробежал по спине Радищева.
«Да взять хотя бы Тайную концеярию и пытки. Существуют они или упразднены? – спросил он себ я и ответил: – Упразднены Петром III, что и подтверждено указом Екатерины еще в 1762 году, а на самом деле... Чем же хуже екатерининская экспедиция с Шешковским во главе Тайной канцелярии или Преображенского приказа?.. Все обман...»
