Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Глава VI
Битва с Ухумисо стала для Ба-Ри лучшим лекарством. Она не только подарила ему несокрушимую уверенность в себе, но и подавила в нем дурную наследственность. Больше Ба-Ри не рычал и не клацал зубами попусту, когда рыскал во тьме.
То была чудесная ночь. Луна светила прямо над головой, небо было полно звезд, так что на полянах было светло как днем, только свет этот был мягче и красивее. Было очень тихо. Ни ветерка в кронах, и Ба-Ри подумалось, что эхо его воя, должно быть, долетело до края света.
До Ба-Ри то и дело доносились разные звуки, и он всякий раз останавливался и внимательно прислушивался. Вдали негромко и протяжно замычала лосиха, потом что-то громко плеснуло в воде озерца, к которому он приближался, а один раз до него донесся резкий стук рогов – это два оленя улаживали небольшое разногласие в четверти мили поодаль. Но дольше всего он сидел и вслушивался, когда до него долетал волчий вой, и тогда сердце у него колотилось от незнакомого порыва, суть которого он сам не понимал. Это был зов предков, который манил Ба-Ри медленно, но неумолимо.
Ба-Ри оставался бродягой-одиночкой, пупамутао, как говорят индейцы. Бродяжнический дух на время овладевает почти любым лесным зверем, как только он станет самостоятельным, – должно быть, таков замысел природы: подросшие животные уходят подальше от родни, и это уберегает их от опасностей кровосмешения. Ба-Ри, подобно молодому волку в поисках новых охотничьих угодий или юной лисице, познающей мир, бродил без цели и системы. Он просто путешествовал – шел себе и шел. Ему хотелось чего-то, чего он не мог найти. Это в нем говорила волчья порода.
Звезды и луна переполняли Ба-Ри страстным влечением к этому непонятно чему. Дальние звуки посягали на его великое одиночество. А инстинкт говорил, что, если хочешь что-то найти, надо идти и искать. Теперь Ба-Ри тосковал уже не столько по Казану и Серой Волчице, не столько по матери и дому, сколько по компании. Теперь, когда он выпустил волчью ярость в битве с Ухумисо, его собачья сторона снова заявила о себе – милая и славная сторона, та, что хотела уютно прижаться к чему-нибудь живому и дружелюбному, не важно, пернатому или косматому, когтистому или копытному.
Рана от пули Ивы еще болела, болели и мелкие ссадины, полученные в битве, и к рассвету Ба-Ри улегся под ольшаником на берегу второго озерца и отдыхал до полудня. Потом он пошарил в камышах и кувшинках в поисках пищи. Нашел мертвую щуку, погрызенную норкой, и доел ее.
Днем рана болела уже гораздо меньше, а к вечеру он и забыл о ней. После выстрела Нипизы, едва не обернувшегося трагедией, Ба-Ри двигался более или менее на северо-восток, инстинктивно следуя течению ручьев, но брел он медленно, и, когда снова настала тьма, он отошел всего миль на восемь-десять от ямы, в которую свалился, когда Нипиза подстрелила его.
Той ночью Ба-Ри не стал уходить далеко. Поскольку пулю он получил в сумерках, а с Ухумисо схватился еще позднее, он стал осторожнее относиться к темноте. Опыт научил его, что в густой тени и черных провалах в лесу может таиться опасность. Это раньше Ба-Ри было страшно – теперь он перестал бояться, просто на время пресытился битвами, решил, что лучшая доблесть – это осмотрительность, и держался в стороне от опасной темноты. Непостижимый инстинкт подсказал ему, что надо устроиться на ночлег на большом валуне, куда было не так-то легко забраться. Возможно, это были отголоски тех давних дней, когда Серая Волчица, впервые став матерью, нашла себе убежище на Скале Солнца, высившейся над миром леса, к которому принадлежали они с Казаном, там, где впоследствии она лишилась зрения в схватке с рысью.
Валун Ба-Ри был высотой вовсе не в сотню с лишним футов, а приблизительно в рост человека. Он стоял на краю ручья, а позади его обступали сосны. Ба-Ри несколько часов не спал, а лежал и вслушивался, поводя ушами, чтобы не упустить ни звука из темного мира вокруг. Той ночью он вслушивался не просто из любопытства. Его кругозор необычайно расширился: теперь Ба-Ри понимал, что сам он – лишь крошечная частица этих чудесных земель, раскинувшихся под звездами и луной, и ему не давало покоя желание поближе познакомиться с этими землями, только без боли и борьбы. Той ночью он уже понимал, что это значит, когда перед ним то и дело бесшумно выплывают из леса на лунный свет серые тени – это были совы, чудовища той породы, с которой он сражался. Он слышал, как потрескивают сухие ветки под копытами, как ломится сквозь подлесок кто-то тяжелый. Снова слышал мычание лосихи. До него доносились голоса, которые были ему пока еще неизвестны: резкое тявканье лисицы, улюлюканье полярной гагары на озере в полумиле от валуна, противные вопли рыси, слышимые в лесу за много миль, низкий негромкий треск козодоев, пролетавших между Ба-Ри и звездами. Он слышал непонятный шепот в кронах деревьев – шелест ветра, – а один раз в мертвой тиши прямо за валуном пронзительно вскрикнул олень, а потом, почуяв запах волка, в ужасе метнулся прочь – только мелькнула серая тень.
Все эти звуки доносили до Ба-Ри новый смысл. Он быстро накапливал познания о жизни в диком краю. Глаза у него мерцали, все мышцы напряглись. Иногда он по несколько минут совсем не шевелился. Но из всех доносившихся звуков сильнее всего будоражил его волчий вой. Он вслушивался в него снова и снова. Иногда вой звучал далеко – до того далеко, что был больше похож на шепот, замирающий, едва успев долететь до Ба-Ри, а иногда доносился в полную силу, полный жаркого дыхания погони, призывал Ба-Ри к алой бешеной охоте, призывал к диким оргиям раздираемой плоти и льющейся крови – призывал, призывал, призывал. Да, он звал Ба-Ри к своим, к его роду и племени, к диким, лютым охотничьим стаям родичей его матери! То был голос Серой Волчицы, которая искала его в ночи, и то была кровь Серой Волчицы, которая приглашала его в Братство Стаи.
Ба-Ри слушал и трепетал. Тихонько, одним горлом, поскуливал. Подбирался к самому краю валуна. Он хотел бежать к своим, природа требовала, чтобы он бежал к своим. Но зов диких краев натолкнулся на сопротивление, поскольку была в Ба-Ри и
