Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Наутро Ба-Ри нашел в ручье множество раков и пировал их сочной мякотью, пока ему не показалось, что он в жизни больше не проголодается. Ему еще не попадалось такой вкусной пищи с тех пор, как он съел рябчика, отнятого у горностая Секусо.
Ближе к вечеру Ба-Ри очутился в той части леса, где было особенно тихо и спокойно. Ручей стал глубже. Местами его берега расходились, и получались озерца. Дважды эти озерца приходилось огибать по большой дуге. Ба-Ри старался ступать бесшумно, смотрел и слушал. С того злополучного дня, когда он покинул валежник, ему еще не доводилось чувствовать себя настолько как дома. Ему казалось, что он идет по знакомым краям и именно здесь найдет друзей. Возможно, это была очередная чудесная загадка инстинкта, загадка природы. Ведь Ба-Ри оказался в землях старого бобра Сломанного Зуба. Здесь до его рождения охотились его родители. А совсем неподалеку у Казана со Сломанным Зубом произошел достопамятный подводный поединок, когда Казан едва не утонул и вынырнул лишь в последний момент.
Ба-Ри ничего этого не знал и так и не узнал. Он так и не узнал, что ступает по старым следам. Но в нем пробудилось какое-то необычное глубинное чувство. Он принюхался, как будто ловил запахи чего-то знакомого. И одного лишь слабого аромата, который посулил ему что-то неопределенное, оказалось достаточно, чтобы Ба-Ри охватило предчувствие тайны.
Лес густел. Это было чудесно. Никакого подлеска, так что идти под деревьями было все равно что разведывать просторную пещеру, полную тайн, сквозь потолок которой пробивался мягкий дневной свет, там и сям растекавшийся по земле яркими золотыми лужицами. Примерно с милю Ба-Ри тихонько шел через лес. И не видел ничего, только несколько птиц вспорхнули, затрепетав крыльями; не было слышно ни звука. Потом Ба-Ри очутился у озера побольше. По берегам густо росли ивняк и ольшаник, а более крупные деревья словно расступились. Ба-Ри увидел, как мерцает на поверхности воды предвечернее солнце – а потом внезапно заметил в воде жизнь.
В колонии Сломанного Зуба со времен междоусобицы с Казаном и выдрами мало что изменилось. Старик Сломанный Зуб еще сильнее постарел. Разжирел. Много спал и, пожалуй, несколько утратил осмотрительность. Он дремал на своей огромной плотине из глины и прутьев из подлеска, при которой служил главным инженером, когда в тридцати-сорока футах от него на высокий берег мягко вышел Ба-Ри. Он ступал до того беззвучно, что никто из бобров его не увидел и не услышал. Лег на брюхо, скрывшись за кочкой, и стал с живым интересом наблюдать за каждым их движением. Сломанный Зуб не спеша поднялся. Ненадолго встал на короткие лапы, потом сел на свой широкий плоский хвост, выпрямился, будто солдат по стойке «смирно», и с внезапным не то свистом, не то писком нырнул в озеро, подняв тучу брызг.
Еще миг – и Ба-Ри почудилось, будто все озеро вскипело от бобров. Всплывали и исчезали головы и спины, мелькали в воде туда-сюда, а Ба-Ри глядел на это, озадаченный и зачарованный. То были вечерние игрища колонии. Хвосты молотили по воде, будто широкие доски. Плеск перекрывался странным свистом – а потом игра прекратилась так же внезапно, как началась. Бобров в колонии было, наверное, десятка два, не считая молодняка, и все они, словно повинуясь какому-то сигналу, которого Ба-Ри не слышал, притихли так, что со стороны озера не доносилось ни звука. Несколько бобров нырнули под воду и совсем исчезли, но по большей части они повылезали из воды на берег, и Ба-Ри на все это глядел.
Не теряя времени, бобры принялись за работу, и Ба-Ри смотрел и слушал, не пошевелив и травинки на кочке, за которой прятался. Он изо всех сил старался понять, что происходит. И не мог найти для этих любопытных и таких довольных существ подходящего места в своем порядке вещей. Бобры его не настораживали, его ничуть не смущали ни их размеры, ни число. И лежал он неподвижно не потому, что желал остаться незамеченным, а потому, что у него возникло удивительное желание получше познакомиться с этим занятным четвероногим водяным братством, и это желание все крепло. Благодаря бобрам Ба-Ри больше не было так одиноко в большом лесу. И вдруг, прямо у него под носом, не более чем в десяти футах от его кочки, появилось существо, при виде которого Ба-Ри едва не выдал щенячьей тоски по дружбе, таившейся в его сердце.
Внизу, на берегу озера, на чистой полосе, поднимавшейся из мягкой тины, показался с тремя приятелями маленький толстенький Умиск. Умиск был почти ровесник Ба-Ри, разве что на неделю-другую моложе. Но весил он не меньше и к тому же в ширину был такой же, как в длину. Природа не в силах породить четвероногое существо умильнее бобренка, не считая медвежат, а Умиск взял бы первый приз на любом конкурсе бобрят на свете. Трое его приятелей были немного меньше. Они вперевалку вышли из-за низкого ивняка, смешно подхихикивая на ходу и таща за собой плоские хвостики, словно санки. Бобрята были толстые и пушистые, и Ба-Ри подумалось, что для него нет лучше друзей, так что сердце у него вдруг затрепетало от радости – тук-тук-тук.
Но он не шелохнулся. Затаил дыхание. А потом Умиск вдруг напустился на одного из приятелей и повалил его. Тут же двое остальных бросились на Умиска, и четверо бобрят принялись кататься по бережку – дрыгали короткими лапками, шлепали хвостами и то и дело тихонько повизгивали. Ба-Ри понимал, что это не драка, а забава. Он поднялся на ноги. И позабыл, где он, позабыл все на свете, кроме этих веселых меховых мячиков. На миг показалось, будто все суровые испытания, которым его подвергала природа, были впустую. Ба-Ри перестал быть бойцом, охотником, забыл, что нужно искать пищу. Он снова стал щенком, и в нем пробудилось желание сильнее голода. Он хотел броситься вниз и играть и валяться вместе с Умиском и его маленькими приятелями. Хотел рассказать им, если бы это было возможно, что он потерял мать и дом, и что позади у него страшные времена, и что теперь он хотел бы остаться с бобрятами, с их матерями и отцами, если они не возражают.
Ба-Ри невольно глухо заскулил. Так тихо, что Умиск с приятелями его не слышали. Они были поглощены игрой.
Мягко-мягко Ба-Ри сделал первый шаг в их сторону, затем второй – и наконец очутился
