Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Поэтому старая Ухумисо, умудренная опытом, охотилась из засады. Она сидела, прижавшись к земле, часами, не двигаясь и не шевеля ни перышком, и с долготерпением Иова дожидалась, когда покажется что-нибудь съедобное. Частенько она ошибалась. Дважды приняла рысь за зайца и при втором нападении потеряла ногу, и теперь во время дневного сна приходилось держаться за ветку одной лапой. Покалеченная, полуслепая, такая дряхлая, что пучки перьев над ушами уже давным-давно вылезли, она все же обладала неимоверной силой, а когда в ярости щелкала клювом, ее было слышно за двадцать ярдов.
Вот уже три ночи сове не везло, а сегодня не повезло особенно. Целых два раза на поляне перед ней показывался заяц, и два раза она бросалась на него из укрытия. В первый раз сова просто промахнулась, а во второй ухватила полный клюв шерсти – и все. Она страшно проголодалась и от раздражения скрежетала клювом – и тут услышала, что приближается Ба-Ри.
Даже если бы Ба-Ри мог заглянуть под темный куст впереди и обнаружил там Ухумисо, готовую накинуться на него из засады, едва ли он свернул бы с пути. Он и сам был полон боевого задора. И готов к войне.
Наконец Ухумисо смутно различила, как Ба-Ри пересекает полянку, за которой она наблюдала. Сова приникла к земле. Распушила перья, так что превратилась в шар. Ее глаза, уже почти незрячие, запылали, будто два озерца синеватого пламени. Ба-Ри в десяти футах от нее приостановился и полизал рану. Ухумисо осторожно выжидала. Ба-Ри еще приблизился и прошел меньше чем в шести футах от куста. Прыжок, внезапное хлопанье мощных крыльев – и огромная сова набросилась на него.
На сей раз Ба-Ри не завизжал от боли и испуга. Как говорят индейцы, волк – кипичи-мао. Ни один охотник не слышал, чтобы пойманный волк скулил и просил о пощаде, если его ужалит пуля или ударит дубинка. Он умирает, оскалив зубы. И сегодня Ухумисо напала на волчонка, а не на щенка. От первого удара совы Ба-Ри пошатнулся и на миг пропал под огромными распростертыми крыльями, а Ухумисо, подмяв его под себя, замахала единственной лапой, нашаривая его когтями, и яростно замолотила клювом.
Одного удара этим клювом по голове хватило бы, чтобы уложить зайца, но тут Ухумисо сообразила, что под крыльями у нее вовсе не заяц. В ответ на удар послышался рык, от которого кровь стыла в жилах, и Ухумисо сразу вспомнила, как нарвалась на рысь, потеряла лапу и едва спаслась. Может быть, старая разбойница и отбилась бы, но теперешний Ба-Ри был уже не щенком Ба-Ри, который бился с молодой совой Папаючисо. Опыт и тяготы заставили его повзрослеть и окрепнуть, и зубы быстро вышли из возраста, когда могли только глодать кости, и вошли в возраст, когда кости уже перегрызают, и не успела Ухумисо удрать, даже если и собиралась, как челюсти Ба-Ри со злобным хрустом сомкнулись на ее единственной ноге.
Крылья еще сильнее захлопали в ночной тиши, Ба-Ри ненадолго закрыл глаза, чтобы яростные удары Ухумисо не ослепили его. Но он мрачно сжимал челюсти, и когда его зубы пронзили плоть на ноге старой ночной разбойницы, свирепый рык дал понять Ухумисо, что сдаваться он не будет. Ухватиться за совиную ногу ему позволила судьба в редкий миг благосклонности, и Ба-Ри понимал, что от того, сумеет ли он ее удержать, зависит победа или поражение. У старой совы не было второго набора когтей, чтобы вонзить в него, и достать Ба-Ри клювом из такого положения она тоже не могла. Поэтому она продолжила молотить его своими четырехфутовыми крыльями.
Крылья подняли вокруг Ба-Ри настоящую бурю, но вреда не причинили. Он еще сильнее сжал клыки. Отведав крови Ухумисо, он зарычал еще яростнее, в нем еще сильнее пробудилось жаркое желание убить это ночное чудовище, будто смерть старой совы дала бы ему возможность отомстить за все обиды и горести, обрушившиеся на него с тех пор, как он потерял мать.
До этой минуты Ухумисо не ведала подлинного страха. Рысь укусила ее всего один раз – покалечила и убежала. Но рысь не рычала вот так, по-волчьи, и не вцеплялась мертвой хваткой. Тысячу и одну ночь слушала Ухумисо этот волчий вой. Инстинкт подсказал ей, что он означает. Она видела, как стремительно мчатся сквозь ночь волчьи стаи, и, когда они проносились мимо, она всегда пряталась поглубже в тень. Волчий вой для нее, как и для всех лесных жителей, означал смерть. Но лишь сейчас, когда клыки Ба-Ри вонзились ей в ногу, сова поняла, что такое бояться волков. Этому страху потребовались годы, чтобы проникнуть в туповатую, медленно соображающую голову, но теперь сова ощутила его, и он овладел ею, как не овладевала никакая мысль.
Внезапно Ухумисо перестала бить крыльями и взвилась вверх. Ее мощные крылья взбили воздух, словно огромные веера, и Ба-Ри почувствовал, как его оторвало от земли. Но хватки он не ослабил, и миг спустя и птица, и зверь тяжело грянулись оземь.
Ухумисо снова попробовала взлететь. На сей раз ей сопутствовала удача, и она взмыла на целых шесть футов, таща за собой Ба-Ри. Они снова упали. И в третий раз попыталась старая разбойница вырваться из хватки Ба-Ри, но потом, выбившись из сил, рухнула, раскинув гигантские крылья, и только шипела и щелкала клювом.
Мозг Ба-Ри под этими крыльями работал с проворством прирожденного убийцы. Ба-Ри внезапно отпустил ногу совы и вонзил зубы ей в брюхо. Они увязли в трехдюймовом слое перьев. Но как бы ни был проворен Ба-Ри, Ухумисо тоже отличалась проворством и не упустила такого случая. Миг – и она взмыла вверх. Рывок, треск вырываемых из кожи перьев – и Ба-Ри остался один на поле битвы.
Ба-Ри не убил сову, но победил ее. Настал его великий день – или ночь. Теперь мир заиграл перед ним новыми гранями, просторный, как сама ночь. И вот Ба-Ри уселся и принюхался в поисках побитого врага, а потом, словно призывая пернатое чудище вернуться и продолжить бой до конца, нацелился острым носом на
