Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Ба-Ри решил держаться берега и двинулся вниз по течению. Это было в противоположную сторону от валежника, и с каждым шагом он все больше и больше удалялся от дома. То и дело он останавливался и прислушивался. Лес сгущался. Он становился чернее и загадочнее. Царившая в нем тишь пугала. Полчаса спустя Ба-Ри был бы рад даже встрече с Папаючисо. И не стал бы с ней драться, а попытался бы выяснить у нее дорогу домой.
Ба-Ри был уже на добрых три четверти мили от валежника, когда дошел до места, где ручей разделился надвое. У Ба-Ри не было выбора, куда двигаться: только по тому ответвлению, которое отходило слегка на юго-восток. Этот ручей был не слишком быстрый. Ни переливающихся порогов, ни торчащих камней, у которых вода журчала и пенилась. Ручей был черный, как лес. Ба-Ри, сам того не зная, углублялся во владения Тасу, где тот когда-то давным-давно расставлял свои ловушки. С тех пор как Тасу умер, их никто не проверял, кроме волков, поскольку ни Серая Волчица, ни Казан по эту сторону русла не охотились, да и сами волки предпочитали более открытые места, где легче загонять добычу. Ба-Ри внезапно очутился на краю глубокого темного озерца, где вода была неподвижна, как масло, и сердце у него едва не выпрыгнуло из груди, когда чуть ли не у него под носом из воды в самой середине озерца вдруг выскочил кто-то огромный, гладкий и блестящий и плюхнулся обратно с оглушительным плеском. Это был Некик, выдра-самец.
Некик не слышал Ба-Ри, и тут же из темной глубины выплыла его жена Напанекик, а следом – три детеныша, и по маслянистой воде поплыли четыре мерцающие волны. А потом началось такое, что Ба-Ри на миг забыл, что заблудился. Некик скрылся под водой, а затем выскочил прямо из-под ничего не подозревавшей подруги, да с такой силой, что ту наполовину вытолкнуло из воды. Миг – и он снова исчез, а Напанекик мощно нырнула следом. Ба-Ри не понял, что это они играют. Два детеныша набросились на третьего, а тот вроде бы принялся отчаянно отбиваться. Холод и боль покинули тело Ба-Ри. Охваченный охотничьим пылом, он забылся и залаял. Выдры мгновенно исчезли. Только вода еще некоторое время вздымалась и бурлила – и все. Ба-Ри еще немного подождал, а потом углубился дальше в кусты.
Было около трех пополудни, и солнце должно было стоять высоко в небе. Однако стремительно темнело, и, поскольку Ба-Ри не понимал, что происходит, и боялся, это придало силы его ногам. Он то и дело останавливался и прислушивался, и в какой-то момент до него донесся голос, заставивший его радостно заскулить в ответ. Это был далекий вой, волчий вой, и доносился он откуда-то спереди. Ба-Ри подумал вовсе не о чужих волках, а о Казане и помчался сквозь лесной полумрак, пока не выбился из сил. Потом он замер и долго-долго вслушивался. Волчий вой не повторялся. Зато с запада донесся гулкий, раскатистый гром. Над верхушками деревьев мелькнула ослепительная полоса молнии. Ветер застонал и зашептал в ветвях, предвещая грозу, гром загремел ближе, вторая вспышка молнии словно бы выискивала Ба-Ри, который стоял и трясся под огромной сосной.
Это была вторая гроза в его жизни. Первая ужасно напугала его, и он забрался поглубже в логово под валежником. А теперь он не мог найти себе убежища, кроме выемки под большим корнем, и забился туда, тихо всхлипывая. Это был младенческий плач – плач по матери, по теплу, по дому, по чему-то мягкому и надежному, к чему можно прижаться, и Ба-Ри все плакал и плакал, а над лесом бушевала гроза.
Прежде Ба-Ри не доводилось слышать столько шума сразу, и он никогда еще не видел, чтобы молнии играли в небе, словно огненные полотнища, когда обрушился этот июньский ливень. Иногда казалось, будто пылает весь мир, а земля от раскатов грома ходила ходуном. Ба-Ри перестал плакать и изо всех сил сжался в комочек, чтобы стать как можно меньше и уместиться под корнем, который отчасти защищал его от хлестких струй дождя, сплошным потоком стекавшего с ветвей. Все так почернело, что Ба-Ри различал стволы сосен в двадцати футах от себя только при свете молнии. А на расстоянии вдвое больше от Ба-Ри стояло огромное сухое дерево, и каждый раз, когда небо вспыхивало огнем, оно нависало над Ба-Ри, словно призрак, и как будто вздымало в небо озаренные пламенем руки, призывая на себя гром и молнию – и наконец молния услышала зов! Синий язык бешеного пламени пронзил старый ствол сверху донизу, а когда он коснулся земли, над верхушками деревьев грянул оглушительный взрыв. Могучий ствол содрогнулся – и вдруг раскололся надвое, словно пораженный гигантским топором. И рухнул совсем рядом с Ба-Ри, осыпав его комьями глины и обломками веток, и Ба-Ри дико завизжал от ужаса и забился еще глубже в выемку под корнями.
Гром и молния словно бы сорвали свою злобу на старом дереве и теперь понемногу унимались. Гром затихал на юго-востоке – как будто укатились, рокоча, по кронам деревьев десять тысяч тяжелогруженых повозок, – а с ним погасли и молнии. Дождь забарабанил мерно. Выемку, где прятался Ба-Ри, подтопило. Он совсем промок, зубы у него стучали, и он ждал, что же теперь будет.
Ждать пришлось долго. Когда дождь перестал и небо прояснело, была уже ночь. Сквозь ветви деревьев Ба-Ри увидел бы звезды, если бы только высунул голову и посмотрел наверх. Но он все сидел в своей норе. Текли часы. Ба-Ри очень устал, вымок, проголодался, лапы у него болели, но он не шевелился. Наконец он беспокойно задремал и во сне то и дело всхлипывал – тихонько, тоскливо: он звал мать. Когда он отважился выползти из-под корней, было утро и светило солнце.
Поначалу Ба-Ри едва мог стоять. Ноги у него свело, ощущение было такое, будто все кости в теле вывихнулись, ухо распухло и затвердело от запекшейся крови, а когда Ба-Ри попытался наморщить пострадавший нос, то коротко взвизгнул от боли. Казалось бы, куда уж хуже – но если бы он увидел себя со стороны, то испугался бы еще сильнее. Шерсть у него была в лепешках засохшей глины, он был в грязи с головы до ног, и везде, где еще вчера он был пухленький и лоснящийся, теперь он был тощий и потрепанный –
