Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
На смену солнцу в тот первый чудесный день явились луна и звезды первой настоящей ночи Ба-Ри. То была великолепная ночь, и с ней над лесом взмыла красная полная луна, затопив землю новым светом, – Ба-Ри показалось, что он мягче и красивее. В Ба-Ри взяла верх волчья сторона, и он не знал покоя. Днем он поспал на пригреве, но спать в сиянии луны не мог. Он взбудораженно тыкался носом в Серую Волчицу, которая лежала на животе, бдительно подняв точеную голову, и жадно вслушивалась в ночные шорохи, дожидаясь, когда Казан, тенью ускользнувший на охоту, вернется и лизнет ее.
С полдесятка раз, когда Ба-Ри бродил рядом с валежником, он слышал над головой нежный шелест, а раз-другой видел, как проносятся по воздуху серые тени. Это были большие полярные совы, которые снижались, чтобы посмотреть на него, и будь он не щенок, полуволк-полусобака, а заяц, первая ночь под луной и звездами стала бы для него последней, ведь, в отличие от Вапуса, зайца, был он неосторожен. Серая Волчица не слишком усердно следила за ним. Инстинкт подсказывал ей, что в этих лесах Ба-Ри не грозит ничего, кроме руки человека. В его жилах текла волчья кровь. Он сам принадлежал к племени охотников на все живое – а на него не охотилась ни одна живая тварь, ни клыкастая, ни крылатая.
Ба-Ри каким-то образом это чуял. Он не боялся сов. Не боялся их странных, леденящих душу воплей, которые доносились с верхушек черных сосен. Но один раз ему все же стало страшно, и он засеменил обратно к матери. Это было, когда крылатая воздушная охотница ринулась на зайца-беляка, и от предсмертного визга обреченного создания сердце Ба-Ри застучало как молоточек. Из-за этих криков он ощутил близость извечной трагедии диких земель – смерти. И он снова ощутил ее в ту ночь, когда, приткнувшись к Серой Волчице, услышал дикий вой волчьей стаи, преследовавшей молодого карибу. Смысл всего этого и дикий трепет всего этого дошли до него с первыми лучами серого рассвета, когда вернулся Казан, неся в зубах жирного зайца, который еще брыкался и дергался, потому что был жив.
Этот заяц стал кульминацией первой главы воспитания Ба-Ри. Как будто Серая Волчица с Казаном заранее договорились, чтобы в ту ночь он усвоил первый урок искусства убивать. Когда Казан бросил большого зайца наземь, Ба-Ри робко подобрался к добыче. У Вапуса, зайца, был сломан хребет. Круглые глаза остекленели, боли он уже не чувствовал. Но когда Ба-Ри запустил крошечные зубы в густой мех под горлом Вапуса, ему показалось, что заяц полон жизни. Зубы никак не могли вонзиться в плоть. Ба-Ри преисполнился щенячьей свирепости и не отпускал добычу. Он думал, что убивает Вапуса. Чувствовал его предсмертные судороги. Слышал последние сиплые вздохи, покидающие теплое тело, рычал, рвал – и в конце концов повалился навзничь с полной пастью шерсти. Когда Ба-Ри снова пошел в наступление, Вапус был уже мертв, а Ба-Ри все кусал его и рычал, пока не явилась Серая Волчица с ее острыми клыками и не разодрала зайца на куски. Потом был пир.
Так Ба-Ри осознал, что есть – значит убивать, и с течением дней и ночей в нем быстро распалилась страсть к мясу. В этом он был настоящий волк. От собачьей породы Казана он унаследовал другие черты, даже более ярко выраженные. Был он великолепной черной масти, за что впоследствии получил прозвище Кускета-могикан – Черный Волк. На груди у него была белая звездочка. Белым был и кончик правого уха. В возрасте шести недель хвост у него был пушистый и свисал низко. Это был волчий хвост. И уши у него были от Серой Волчицы – заостренные, короткие, стоячие, вечно настороженные. Грудь у него обещала быть такой же могучей, как у Казана, и стоя он был похож на ездовую собаку, только всегда становился боком к точке или предмету, который разглядывал. Это тоже было в нем от волка, поскольку собака, когда рассматривает что-то, смотрит прямо перед собой.
В одну безоблачную ночь, когда Ба-Ри уже исполнилось два месяца, небо было усыпано звездами, а июньская луна сияла так ярко, что, казалось, нависала прямо над верхушками высоких сосен, Ба-Ри сел и завыл. Это была его первая попытка. Но ноту он угадал безошибочно. Получился настоящий волчий вой. Однако миг спустя Ба-Ри скользнул под бок к Казану, словно безмерно устыдился своей дерзости, и завилял хвостом так, что сразу стало понятно, что он просит прощения. И это в нем было собачье. Если бы Тасу, покойный индеец-зверолов, видел его в ту минуту, он бы по вилянию хвоста сразу понял, что перед ним собака. Это выдавало, что сердцем и душой – если согласиться, что душа у него имелась, – Ба-Ри был собакой.
Истинную природу Ба-Ри Тасу угадал бы и по другим признакам. К двум месяцам волчата разучиваются играть. Их жизнь навсегда переплетается с жизнью пустынных земель, и они уже начинают охотиться на тех, кто меньше и беззащитнее. А Ба-Ри продолжал играть. И в своих вылазках из-под валежника заходил не дальше ручья, который протекал в сотне ярдов от логова матери. Он много раз помогал разрывать на части мертвых или умирающих зайцев и считал себя до крайности отважным и свирепым, если, конечно, задумывался о подобных материях. Но лишь на девятой неделе он ощутил свою силу, вступив на границе лесной чащобы в страшную битву с молодой совой.
Когда крупная полярная сова Ухумисо свила гнездо на сломанном дереве неподалеку от груды валежника, это определило всю дальнейшую жизнь Ба-Ри, как ослепление Серой Волчицы определило ее жизнь и как дубинка в руках мужчины определила жизнь Казана. Ручей пробегал рядом с этим деревом, пораженным молнией, а дерево пряталось в темном спокойном местечке в лесу в окружении высоких черных сосен, и там даже днем царил сумрак. Ба-Ри много раз подбирался к рубежу этой загадочной части леса и с любопытством вглядывался в нее, и в нем крепло желание пробраться туда.
В день великой битвы желание стало непреодолимым. Мало-помалу Ба-Ри прокрался туда, глаза у него сияли, уши встали торчком, чтобы не пропустить ни единого звука, доносящегося из леса. Сердце забилось быстрее. Мгла вокруг него сгустилась. Он забыл о валежнике, о Казане, о Серой Волчице. Его будоражила жажда приключений. Он еще
