Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Он отошел от валежника на целых триста ярдов, когда очутился рядом с деревом, на котором было гнездо Ухумисо, и углубился в густые заросли молодого можжевельника. А там, прямо у него на дороге, засело чудовище!
Папаючисо, Молодая Сова, была меньше Ба-Ри раза в три с лишним. Но смотреть на нее было страшно. Ба-Ри увидел перед собой одну голову с глазами. И не распознал в ней живое существо. Казан никогда не приносил домой ничего похожего, и целых полминуты Ба-Ри стоял как вкопанный и только задумчиво разглядывал это диво. Папаючисо не шевелила ни перышком. Но когда Ба-Ри двинулся к ней, робко, по шажку, глаза птицы стали еще больше, а перья на голове встопорщились, будто на ветру. Она была из семьи бойцов, эта маленькая Папаючисо, из семьи, где все были бесстрашными свирепыми убийцами, и эти встопорщенные перья отпугнули бы даже Казана.
Когда между ними осталось всего два шага, щенок и совенок уставились друг на друга. Если бы в тот миг Серая Волчица увидела своего детеныша, она сказала бы Ба-Ри: «У тебя есть ноги! Беги!» А Ухумисо, старая сова, сказала бы Папаючисо: «Глупышка! У тебя есть крылья! Лети!»
Они не сделали ни того ни другого, и битва началась.
Первой напала Папаючисо, и Ба-Ри, один-единственный раз дико взвизгнув, повалился навзничь: совиный клюв сомкнулся на его мягком носе, будто раскаленные докрасна клещи. Этот визг от боли и неожиданности был первым и последним криком, который издал Ба-Ри за всю схватку. В нем пробудился волк, ярость и желание убивать охватили его. Папаючисо как-то по-особенному шипела, вцепившись в него, а Ба-Ри катался, скрежетал зубами и пытался высвободить нос из ее на диво крепкой хватки, и из горла у него вырывался только яростный прерывистый рык.
Поначалу Ба-Ри целую минуту не задействовал зубы. Потом случайно затащил Папаючисо в развилку низкорослого кустарника, заклинил ее там, и сова выпустила его нос. Тут бы Ба-Ри и удрать, но он снова кинулся на сову, будто молния. Шлеп – Папаючисо опрокинулась на спину, и Ба-Ри вонзил свои зубы-иголки прямо в грудь птицы. Это было словно кусать подушку – такое плотное и густое было у нее оперение. Ба-Ри вонзал зубы все глубже и глубже, и, когда они достали до кожи совы, Папаючисо, которая вслепую отбивалась от него клювом, но до сих пор только впустую щелкала им, цапнула его за ухо.
От этого укуса Ба-Ри обожгла непереносимая боль, и он еще отчаяннее впился зубами в плотные вражеские доспехи из перьев. Сцепившись, щенок и сова прокатились под низким можжевельником к краю лощины, по которой протекал ручей, скатились по склону до самого низа, подскакивая на ухабах, и Ба-Ри ослабил хватку. А Папаючисо отважно цеплялась за его ухо даже в самом низу лощины.
Нос у Ба-Ри был весь в крови, ухо болело так, словно его отрывали от головы, и в этот неприятный миг пробудившийся инстинкт заставил маленькую Папаючисо вспомнить, что ее крылья – тоже отменное оружие. Настоящая драка начинается для любой совы только тогда, когда та пускает в ход крылья, и Папаючисо с радостным шипением принялась молотить противника до того быстро и злобно, что Ба-Ри был оглушен. Пришлось ему закрыть глаза и кусаться вслепую. Впервые с начала схватки у него появилось сильное желание унести ноги. Он попытался вырваться из совиной хватки, отбиваясь лапами, но Папаючисо, которая была не слишком быстрого ума, зато, раз приняв решение, придерживалась его до последнего, висела на ухе Ба-Ри, словно неумолимая судьба.
В этот переломный момент, когда в голове у Ба-Ри уже мелькнула мысль о поражении, его спас случай. Клыки его сомкнулись на нежной лапе совы. Папаючисо внезапно вскрикнула. Ухо наконец освободилось – и Ба-Ри, победно зарычав, яростно дернул Папаючисо за ногу.
В пылу битвы Ба-Ри не слышал внизу, совсем рядом, рокота бурной воды, и они с Папаючисо вместе перевалили за край обрыва и рухнули вниз, и холодная вода ручья, вздувшегося от дождей, заглушила последний рык и последнее шипение маленьких бойцов.
Глава III
Сперва Папаючисо хлебнула воды, но потом оказалось, что в ручье она чувствует себя почти так же хорошо, как и в воздухе: сова поплыла себе легко, словно чайка, и только удивлялась, как это ей удается двигаться так быстро и с такой приятностью безо всяких усилий, – голова у нее была большая, но соображала медленно.
У Ба-Ри все повернулось иначе. Он пошел ко дну, как камень. В ушах оглушительно заревело, было темно, страшно, нечем дышать. Быстрое течение кружило его, будто щепку. Его протащило под водой двадцать футов. Потом он всплыл на поверхность и в отчаянии попытался найти опору для лап. Ничего не вышло. Он лишь успел моргнуть раз-другой и набрать воздуху, а потом его снова утянуло течением, которое мчалось в стремнине, словно поток под водяной мельницей, между комлями двух поваленных деревьев, и еще двадцать футов его не различил бы под водой даже самый зоркий глаз. Он снова всплыл на самом краю мелкого порога, где вода бежала как на быстринах Ниагары, только в миниатюре, и ярдов пятьдесят-шестьдесят Ба-Ри тащило и швыряло, словно волосяной ком. Потом он шлепнулся в глубокую холодную заводь – и только затем, едва живой, все-таки выбрался на каменистую отмель.
После этого Ба-Ри долго лежал на солнцепеке и не шевелился. Боль в ухе терзала его, нос горел огнем, будто его и в самом деле сунули в костер. Лапы и все тело саднило, и, когда Ба-Ри побрел по каменистой отмели, он был самым побитым щенком на всем белом свете. Кроме того, он совсем заблудился. Напрасно озирался он в поисках какой-нибудь знакомой приметы, которая привела бы его назад, в дом под валежником. Все было незнакомое. Он не знал, что вода выбросила его на другой берег ручья и, чтобы попасть к валежнику, нужно было перебраться обратно. Ба-Ри заскулил, но громче подать голос не осмелился. Если бы он залаял, Серая Волчица услышала бы его, поскольку до
