От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов
Постепенно начали чаще щелкать раздвигающиеся двери разных купе и коридор потихоньку заполнялся народом. Похоже, один я ехал в этом поезде впервые.
– Ты что, весь вагон на огненное шоу пригласила? – я легонько дернул рукав Наташиной блузки.
– Да нет, – она прислонилась щекой к стеклу и поглядела вперед и вправо, по ходу движения. – Тут многие постоянно мотаются из Алма-Аты в Москву по делам. Ну, из всяких организаций союзного масштаба. На конференции всякие. На ковер к большим начальникам. На выставки разные. Я многих уже в лицо помню.
Я хотел что-то ответить, но как раз в тот момент в другом конце вагона прозвучало слаженное, будто отрепетированное протяжное, похожее на стон от удовольствия слово из одной буквы – «О-о-о-о!!!» Этот сладостный выдох подхватывали остальные и через несколько секунд он накрыл и нас. То, что я увидел, помимо сознания вытащило из меня ту же эмоцию и ту же букву «О!», которую я тянул как приятную ноту. В одно мгновение ночь стала днём. Стало так светло, как не бывает даже в самый яркий и жаркий июльский полдень. Первое, что я разглядел – это огонь в небе. Пока не опустишь глаза к земле, видишь только бешено полыхающий небосвод. Свет пламени нёсся вместе с поездом. Так казалось. На самом же дели мы летели со скоростью девяносто километров в час мимо замершего на одном месте катастрофического небесного пожара. Если из окна смотреть не вбок, а вперед, то становилось страшновато. Пожар этот долетел до самого горизонта и завис как бы не только над башкирской землёй, а над всей планетой. Высоко в воздухе он смешивался в один багровый тон, чернеющий вверху. Высоко, там где кончалось пламя. Цвет огня в разных уголках расстелившегося над землёй и вибрирующего от напора снизу пламени был разным. В одном месте огненный столб был желтым, рядом с ним взмывал ввысь такой же стремительный, но зеленоватый поток, чуть дальше небо подсвечивалось голубоватым фонтаном огня. Были и красные струи, и золотистые, оранжевые, лимонного цвета. Все это вместе составляло картину-фантасмагорию, далёкую от реальности. Если глядеть только вверх, где высоко, выше облаков, столбы огня сливаются во вращающееся по горизонтали спиралью пламенное месиво, то видно, как в подсвеченное снизу тёмное небо вползают черные, широкие и лохматые шлейфы и на огромной высоте соединяются. Небо становится черным, твёрдым для глаз и непроницаемым, не пускающим ни звёздный, ни лунный свет. И от того выглядит неземным. Я смотрел на картину, написанную пламенем по холсту привычного, любимого романтиками неба, и силился вспомнить, что же напоминает мне этот сюрреалистический пейзаж. Да нет, скорее – натюрморт, поскольку романтическая высь не выглядела живой, какой мы её видим с пеленок. И внезапно моё воображение само назвало эту страшную кроваво-черную, шевелящуюся от смены температур и ветров массу, Адом. Не видел его никто кроме, пожалуй, Данте Алигьери, который, возможно, тоже его выдумал. Но никакое другое слово к увиденному уже не лепилось. Пусть Ад в моем представлении будет таким.
И только после этого я сбросил взгляд с неба на землю. Всюду, куда дотягивался глаз, торчали из земли черные, толстые, высокие трубы. Они росли из глубины пореже, конечно, чем колосья пшеницы, но все равно их было невозможно сосчитать. Начинались они в ряд метрах в ста от железной дороги и, уменьшаясь в размере, такими же стройными рядами заполняли землю до горизонта. Из каждой трубы, как кипяток из гейзера, извергался похожий на плазму расплавленный столб огня высотой с двух или трехэтажный дом. В шестом классе на уроках физики я накрепко вбил в голову, что внутри, под мантией, земля расплавлена до состояния плазмы. То есть только снаружи тишь да гладь и птички чирикают, а в глубинах планеты рвется наружу, на волю вселенскую, расплавленное нечто. Само оно вырваться не может. Тверда и прочна мантия Земли-матушки. Давно уже, лет пять назад, я случайно пробежал глазами статью в журнале «Химия и жизнь» о том, что добытчики нефти просто уничтожают попутный газ, от которого могут быть и деньги, и польза. Но статья как-то прочиталась и скоро забылась. А сейчас вот я сам вижу, что нашлись люди, которые ухитрились джина из бутылки выпустить. Люди эти – нефтяники. Для них газ – ненужный продукт, находящийся рядом с пластом нефти. Он так у них и называется: ПНГ, побочный нефтяной газ. Они добывают драгоценную нефть, но при этом не менее драгоценный газ выпускают из земли и сжигают его просто так. Ни себе, ни людям. Завораживающее зрелище, потрясающее общей красотой и мощью, на самом деле оказалось выброшенной как в помойное ведро, немереной, но и не нужной силой. В других странах она превращается и в деньги, которым счёта нет, и в полезные, и недорогие, нужные людям вещи. Об этом я читал раньше и в других журналах, но большого значения как-то не придавал. Пока сам не увидел и не догадался сходу, что в воздух со столбами пламени улетают миллиарды рублей, которых у нашей замечательной Родины не настолько много ещё, чтобы плеваться ими, спрятанными в огненных языках газа, на небеса.
Женщины в вагоне визжали и хлопали в ладошки. Огненное представление, устроенное нефтяниками, смотрелось со стороны волшебно. Мужчины смотрели молча. Некоторые что-то бурчали неразборчиво или сдержанно покашливали, выражая этим далеко не восторженные чувства. Мужчина лет пятидесяти, стоявший прямо рядом с Натальей, всё время молчал. Мы ехали уже почти полчаса с приличной скоростью, а газовому фейерверку конца всё не было. Он посмотрел в окно вперед по ходу, отвернулся от окна и сказал нам с проводницей так, чтобы слышали все:
-Вон то черное, которое выше пламени – это сажа. Летит, куда ветер понесет. На сотни километров. А в ней всё самое мерзкое. От тяжелых металлов до других вредных химических соединений. Болеют люди вокруг этих фонтанов на много сотен километров в округе. Да и не растет ничего как надо. Всё хлипкое и больное. Зато нефтяникам хорошо. Потому что государство у нас доброе и их не ругает. По фигу всё и государству. Лишь бы нефть качалась и продавалась. Вы уж извините, что я так специфично всё объяснил. Я сам химик. Из Москвы. В Алма-Ату еду на ВДНХ. Мы там свои
