От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов
Но я свою жизнь неудавшейся не считал. Ошибок было немало, но неудач не имел пока. Меня несло успешно вперед и вверх. Сил было много, да и способностями разными мать-природа меня не обделила.
С Наташкиной покоробленной жизнью, конечно, ничего общего. И вот приеду я сейчас домой, разведусь по чести и совести и прыгну с головой в любимые мои дела. Так я думал, думал и задремал. А проводница, конечно, чай мне приносила. Проспал я чай. Зато настроился на продолжение полезной, стремительной и нескучной своей житухи.
Спал бы, может, всю ночь. Устал немного после пробежки по муромскому лесу, Борисоглебу, в грузовике, да на вихляющейся дрезине, пробуждающей привидения. Но прочно уснуть не получалось все равно. Меня настойчиво будил один и тот же звук. Стук чего-то хрустящего обо что-то твёрдое. Я с усилием восстановил все части тела в пригодное для шевеления состояние и повернулся на бок. Лицом к окну. Внизу все четыре бабушки увлеченно стучали яйцами, сваренными вкрутую, о металлический ободок столика. Скорлупа с треском опадала кусками на столик и под него, бабушки сыпали на очищенные белоснежные яйца соль и неторопливо их уничтожали. Били они скорлупу несогласованно, поскольку ели яйца с разной скоростью. Поэтому треск стоял долго. По моим подсчетам каждая бабуля слопала минимально по шесть яиц. Это был хороший, полноценный колхозный завтрак. Запахи желтка и белка висели под потолком, не смешиваясь. Петляя между ними, вился там же ещё и угнетающий мою психику тяжелый аромат копченой колбасы и сала. Мне очень хотелось спрыгнуть и моментально пресечь эту вакханалию чревоугодия. Ликвидировать смертный грех, растлевающий бабушек и унижающий достоинство временно голодных. Правда, голодных во множественном числе не было. Есть хотелось только мне. Но вот почему? Я в жизни не страдал извращенной формой аппетита, обычно ел мало и не часто. Но, видно, повышенное желание наесться до упора диктовалось только отсутствием у меня еды. Это как с сигаретами. Пачка полная – куришь только по просьбе организма. Но если к ночи сигареты кончились, будешь страдать, искать по углам куцые чинарики, зажимать их с одного конца спичками и докуривать огрызок этот до последней крошки табака, обжигая губы. А потом опять побежишь искать другой окурок и радоваться, что он побольше. И не будет в тебе равновесия нервного пока не наберешь «долбанов» впрок, чтобы и утром, до открытия магазина, было чем с удовольствием отравиться.
Вот когда этот пример всплыл в сознании, я решил бабушек не трогать и дать им возможность сжевать всё и не треснуть.
Тут как раз появилась Наталья с двумя подстаканниками, в которых волновался от качки крепкий красно-коричневый чай. Она протянула их мне аккуратно, чтобы я смог в своём странном положении туловища их забрать. Получилось. Она сказала, что пить чай надо побыстрее, потому как через полчаса или сорок минут будем ехать по Башкирии, где и начнется та самая, та фантастическая огненная феерия «горящая планета». И смотреть её лучше не в окно купе, а с другой стороны, из коридора или тамбура. Доложила она это всё и исчезла.
Громкое чавканье снизу уже не раздражало меня. Я отхлебнул большой глоток очень горячего чая и понял свою ошибку только когда из глаз выдавились слезы и на лбу стало сыро от холодного пота. Подождал минут пять. Потом поставил на живот портфель, наклонил его к себе, вынул всё, что в нем было вплоть до зубной щетки. На дне портфеля толстым слоем лежали примятые вещами крошки бывших когда-то городецких пряников. Я доставал их щепотками не спеша и бережно. Щепотку крошек аккуратно закидывал в рот, держал их там до полного удовлетворения вкусом, а потом запивал останки пряника осторожными глотками чая, который хоть и остывал, но медленно. Минут через двадцать я был сыт и снова доволен жизнью. Крошек в портфеле оставалось ещё стаканов на десять чая. Это было оптимистично и укрепляло веру в то, что с голода я не окочурюсь стопроцентно.
Ещё минут десять ушло у меня на спуск из ниши. Сначала я всё уложил обратно в портфель, снял его с живота и прилепил к стенке. Потом пустые стаканы поставил сбоку и акробатическими вывертами покинул нишу, забрал стаканы и отнес их Наталье.
– Посидишь со мной? – без уверенности спросила она, помыла их горячей водой в бойлере напротив открытой двери и поставила в общий ряд на полочку.
– Посижу, – мне было очень жаль эту молодую женщину. Постаревшую от многолетних пыток железной дорогой и павшую духом от неугаданного заранее семейного краха, от неимения детей и нежданной гибели родителей. Помочь было нечем, а утешать я просто не умел. Жизнь ещё не научила.
– Может, в «дурака» перекинемся? – Наталья достала старую, затертую колоду.
– Да не играю я в карты. Только в подвижные игры. Футбол, баскетбол, бадминтон и всё такое.
– И в шахматы не играешь? – она, наконец, улыбнулась.
– И в шахматы тоже, угадала, – мне было неловко. Приперся. Сижу как китайский болванчик, который только фарфоровой головой кивает. И вдруг осенило меня! Вспомнил. – Во! Давай я тебе фокус покажу. Нитка есть? И ножницы.
– Давай, – она достала из своей сумочки большую катушку ниток и маленькие походные ножницы.
Я связал нитку. Получился круг. Растянул этот круг так, что между верхней и нижней нитками осталась узкая полоска. Потом затолкал обе нитки в одно колечко от ножниц и натянул. Ножницы болтались на середине. Я надел оба конца ниточного эллипса на Наташины большие пальцы и сказал, что сейчас, не разрывая нитки, сниму с них ножницы.
– Да ладно, – засмеялась она. – И с пальцев нитку не будешь снимать?
Вместо ответа я сделал незаметно две петли возле её левого пальца и убрал руки. Ножницы рухнули на коврик при целой, хорошо натянутой нитке.
Она снова засмеялась. Удивленно и с любопытством в глазах.
– Ничего так! А как это? А меня научишь? Ты что, в цирке работаешь?
– Да какой цирк! В редакции я работаю. Корреспондентом. Фокусу этому отец меня научил. Я только его и умею делать. Нет! Ещё знаю один. Потом покажу. Нам не пора уже «горящую планету» смотреть?
Она глянула на часики свои, сразу же схватила меня за руку и вытащила в коридор.
За окном было темно. Потолочные фонари в вагоне были, видимо, рассчитаны на то, что в поездах катаются граждане с избыточно острым зрением. Они тлели как затухающие головешки в костре и похоже было, что тепловоз всю свою энергию употреблял на мощь двигателей и скорость движения, а крохотный остаток своей могучей
