Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Верно, вам на свадьбу подарок?
– От племянника, – отвечала Дарья Ивановна.
– Наташа, Наташа! – вскричала она, прибежав домой. – Смотри-ко! читай!
Наташа стала читать письмо.
– Голубчик мой! – вскричала Дарья Ивановна, когда Наташенька прочла: «Вы да Наташенька – только и родных у меня!» – кто бы подумал, что из такого повесы выйдет порядочный человек? ну?
– «Наташеньке я везу жениха…» Черт с ним! – вскричала Наташенька, – вот еще!
– Ах, да читай, Наташа, навязывать не буду!
– «Моего приятеля, графа…»
– Графа! – вскричала Дарья Ивановна, – вот тебе раз!… Ах, голубчик мой! графа!… скажи, пожалуйста!… вот, кто бы ожидал!
– Черт с ним, маменька, с графом! – сказала Наташенька, бросив письмо и заплакав.
– Что ты это, с ума сошла! – вскричала Дарья Ивановна, подняв письмо с полу. «Пожалуйста наймите богатый дом, со всей роскошью, да нашейте моей сестричке, будущей… графине… модного платья… и разных уборов… чтоб все было на знатную ногу…» Голубчик мой! слышишь, Наташа?… «На расходы посылаю двадцать тысяч…» На расходы двадцать тысяч! «…а сам привезу все приданое, шалей, материй… драгоценных вещей…» Господи! да он, верно, в миллионщики попал!… Слышишь, Наташа, везет тебе какое приданое?… шали, бральяи-ты… ах, ты, мой отец!… «Поторопитесь все устроить… недели через две непременно буду…» Через две недели! да можно ли в две недели справиться!…
Наташенька, вслушиваясь в слова матери, вдруг зарыдала.
– Что ты это, моя милая, воешь?
– Как же мне не плакать… Бог знает, что это такое будет!… дали слово Андрею Павловичу… все готово к свадьбе… а тут вдруг…
Наташенька не могла кончить, всхлипыванья стеснили ей дыхание, она закрыла лицо руками, бросилась ничком на диван и разливалась горючими слезами. Мать испугалась.
– Наташа, Наташа, душа моя! – вскричала Дарья Ивановна, – ах, дура я, в самом деле! у меня ведь и из головы вон… крестная с нами сила!… Ах, господи! что ж я буду делать?… прислал двадцать тысяч на приданое… везет графа в женихи… что я буду делать?… Вот не было горя, пришел мат! Наташа, да хоть скажи ты словечко!
– Что ж буду я говорить? просили братца мешать моему счастию!…
– Ну, кто просил его? я просила, что ли?
– Черт просил!
– Так бы ты и говорила; подлинно не вовремя такое счастие… Граф! что ж мы будем делать, как он приедет? ведь нельзя же не приготовиться!
– Приготовляйтесь как хотите, маменька, а я умру!
– Это что такое? ты думаешь, что я взяла да так тебя и отдам графу?… да мне будь он хоть разграф, я ему скажу: «Извините, ваше сиятельство, за счастие бы почла иметь такого зятя, да уж дочка сговорена, а слово не берут назад!»
– Конечно, не берут, – сказала Наташенька, приподнявшись с дивана и отирая слезы, – мало ли графов да князей, не за всех же выходить замуж… пусть себе ищут графиню; а я не графиня, да и ничего в свете не возьму, чтоб быть графиней-то.
– Не знаю, что делать мне с этими тысячами, что прислал Вася?
– Бросьте их, маменька, да и только!
– Скажи пожалуйста! а Вася приедет, скажет: «Что ж это, тетенька, вы в лачужке живете?»
– Что братцу за нужда, в чем бы мы ни жили, хоть в курятнике?
– Какая ты глупая! ведь ему стыдно будет показать графу нас… в таком наряде… в каких-нибудь ситцевых платьишках.
– Пусть его стыдится, а нам не стыдно, – сказала Наташенька, – где ж нам взять лучше?
– Так для этого-то он и прислал двадцать тысяч, чтоб мы пристойно, как следует по моде принарядились.
– Ни за что! – вскричала Наташенька, – я и не выйду к нему.
– Скажи пожалуйста! коли прикажут, так выйдешь!
– Ни за что!
– Как? ослушаться матери? Так такова ты дочь?… Хорошо! прекрасно! за мои труды и попечения! спасибо!
Наташенька залилась снова слезами, опять зарыдала.
– Я чувствую, – сказала она, – что вы меня хотите выдать за графа, бог с вами!
– Господи! – вскричала и Дарья Ивановна прослезясь, – в этих тысячах черт сидит!… Нет, бог с ними! запру их до приезда Васи и отдам назад!… Не хочу я их, проклятых! не нужны они мне!
И Дарья Ивановна спрятала конверт с деньгами в комод, приласкала Наташу и помирилась с ней.
До Фирса Игнатьича и Андрея Павловича дошли слухи, что Дарья Ивановна получила двадцать тысяч от племянника; но они ни слова об них. И Дарья Ивановна молчит.
Через несколько дней совершилась свадьба матери и дочери.
– Фирс Игнатьич, голубчик, – сказала Дарья Ивановна, – возьмите, пожалуйста, спрячьте к себе двадцать тысяч, деньги «моего племянника, Васи.
– Он к вам, душа моя, прислал их на сохранение?
– На какое сохранение! прочитайте письмо, бог знает что пишет, да я… бог с ними!… Приедет, пусть возьмет назад.
Фирс Игнатьич прочитал письмо и покачал головою.
– Что ж вы, голубчик, ничего не говорите? неужто я худо поступила?
– Нет, вы, душа моя, поступили как следует быть: бог с ними, приедет, пусть возьмет назад.
Прошли две недели, три недели, месяц, год; а племянник Дарьи Ивановны не является с графом.
Об нем почти забыли и думать, а деньги лежат в сохранности в шкатулке у Фирса Игнатьича.
И Фирс Игнатьич и Дарья Ивановна посмотрят иногда, тут ли пакет с надписью «двадцать тысяч В. П. Дмитрицкого», и скажут: «Бог с ним, приедет, возьмет назад».
А Наташенька так счастлива за Андреем Павловичем, что позавидовать не грех.
Она уж нянчит миленькую Леночку на руках; а братца ее нет как нет. Иногда она говорит Андрею Павловичу, целуя его и дочь:
– Когда братец приедет, я спрошу его: что лучше: графство и богатство или вот эта радость?… Агу! Леночка! агушеньки-агу!
– Дай-ко мне ее на руки, – скажет Андрей Павлович.
– Извини, не дам! пошел прочь! нянчись с своими бумагами!
Часть третья
I
Какие же противные судьбы помешали Дмитрицкому приехать на родину? Вот какие: он уж был на пути к Путивлю; но дорога лежала как раз через тот самый город, где Щепиков был городничим и где бедная заключенная Саломея приведена была в дом его благородия для шитья белья. Сначала посадили было ее работать в так называемую девичью, а правильнее бабью; потому что Катерина Юрьевна никогда не держала у себя в доме девок, зная, что этот народ балуется; но когда сама Катерина Юрьевна вышла в девичью и взглянула на Саломею, то тотчас же отдала приказ посадить ее работать в мезонине.
Щепиков, возвращаясь из полиции домой, вошел к себе не с парадного подъезда; но, считая необходимым заглянуть по хозяйственной части в конюшню, в сарай и в людскую, вошел со двора через кухню и девичью. Тут он приостановился и спросил у старой Маланьи:
