Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Что ты это? – кто-то вскрикнул.
– Ничего, – отвечал женский дрожащий счастием и блаженством голос, – я только сбросила доску!…
– Ах, безумная! что ты сделала! Как же я отсюда выйду?
– Зачем уходить? Ты не уйдешь отсюда, не оставишь меня! Теперь ты мой, душа моя, друг мой! Обними свою богиню, ласкай… а я вопьюсь в тебя!…
– Ах, черт, да это в самом деле богиня или безумная!
– Куда? Нет, я тебя не пущу! Не пущу, жизнь моя!
– Прочь! вцепилась когтями! с ней не сладишь!
– Какое счастие! Какое благо!
– Тс! Что ты кричишь! Ах, проклятая!… Кто-то идет!…
– Ничего!… Это шум… Это сюда идут… Куда? Нет! Ни шагу от меня! Теперь ты мой!
– Шутки!
– Нет! Не шутки!… Я блаженствую, пользуюсь минутой счастия, обнимаю тебя, целую!
– Караул, караул! – закричал Щепиков, услышав страшную борьбу и крик, поднявшийся в светелке.
– Идут… Пусти, дьявол!
– Нет! не пущу!… Мои руки крепче оков, они так и окостенеют! Чувствуешь ли ты колодку на шее?… Это я, твоя Саломея, любовь твоя…
– Саломея?… о… проклятая! демон!
Между тем как эта сцена происходила в светелке, весь дом поднялся уже на ноги. Доска, которую Саломея столкнула с окна светелки, ударилась концом в окно спальни, где покоилась Катерина Юрьевна. Она вскочила с испугом, хватилась мужа – его нет, подняла крик, выбежала в девичью, перебудила своих баб, послала будить людей и дворню, послала в полицию; а между тем ходит со свечой по всему дому и ищет мужа, – внизу нет.
– Посмотри-ко в светелке! – говорит она Маланье, – ведь там колодница?
– Там, сударыня.
И вслед за Маланьей Катерина Юрьевна взбирается на лестницу, а Щепиков навстречу.
– Что это такое, сударь? Это что?…
– Караул! Людей сюда! Послать в полицию! – кричит Щепиков, – скорее!
– Слышишь? – раздался громкий голос Саломеи в светелке, слышишь, – «Людей, полицию!» Нас хотят разлучить!…
– Сюда, сюда! – кричит снаружи Щепиков. Отворяй светелку!
Дверь отворилась; несколько полицейских солдат, а за ними Щепиков, жена его, люди вошли1в светелку.
– Помогите! – вскричал Дмитрицкий, около шеи которого обвилась Саломея, как змея, – помогите, безумная душит меня!
– Берите их, берите! – кричит Щепиков.
– Позвольте, – сказал Дмитрицкий, освобождаясь от Саломеи, – я граф Черномский, остановился подле, окно против окна; вдруг вижу эту безумную, которая кричит: «помогите, помогите!» Я думал, что пожар, бросился в окно, спасать ее…
– Не верьте, не верьте сказкам! Это мой любовник, душегубец! Мы вместе с ним грабили и душили людей! – вскричала Саломея.
– Вяжите им руки! – вскричал Щепиков.
– Позвольте, – сказал Дмитрицкий, – справьтесь в заезд-ном доме, там мой экипаж и человек, я в ночь приехал…
– Тащите его в полицию! – вскричал Щепиков.
– А эту-то, а эту-то? – вскричала Катерина Юрьевна, – здесь оставить, что ли? Вяжите и ее, тащите и ее вон!
– Постой! Обыщите его! – сказал Щепиков своей команде.
Приказание городничего тотчас же было исполнено; десять рук полезли шарить по карманам и, вынув бумаги и» довольно толстый конверт, передали городничему.
– Теперь я спокойна, мы неразлучны с тобой! – проговорила, задыхаясь, Саломея, когда ее повели вместе с Дмитрицким. Глаза ее пылали, лицо горело; с распущенными, разбросанными волосами она казалась безумной.
– Вы будете отвечать! – сказал Дмитрицкий Щепикову.
– Хорошо, приятель! – отвечал Щепиков.
Саломею и Дмитрицкого с связанными руками препроводили в полицию. Допрос отложен был до утра, а до допроса сонные будочники толкнули их в арестантскую избу с разжелезенными окнами и заперли.
На нарах лежало несколько колодников в оковах и без оков. Так как прибыль постояльцев была не новость для них, то они сквозь сон взглянули на прибылых и захрапели снова.
На бледном лице Саломеи выражалось то злобное равнодушие к судьбе своей, которое составляет противоположность отчаянию.
– Я теперь вполне счастлива! – сказала она, садясь на пустое место нар. – Мое желание исполнилось, я опять с тобой!…
– Проклятая баба! – отвечал Дмитрицкий, ложась на нары, – попутал черт связаться!
– Не черт, мой друг, а пламенная любовь, – сказала спокойно, но язвительно Саломея, – ты слишком был ветрен, я тебя опутаю оковами любви.
И она потрясла оковами, лежащего подле нее колодника.
– Молчи, проклятая баба! я спать хочу!
– Спи, дитя мое, я убаюкаю тебя, спою колыбельную песню.
И Саломея запела:
У кота ли, воркота,Колыбелька хороша!
– Вот чертов певец явился! – проговорил один из колодников.
Саломея еще громче запела; она, казалось, была очень счастлива, и ей как будто невольно пелось.
– Я заткну, брат, тебе глотку! – крикнул опять сквозь сон колодник, подле которого сидела Саломея.
– Не тронь ее; пьяную бабу не уймешь, как расходится, – прохрипел другой.
Дмитрицкий, казалось, крепко спал.
– Уснул, – сказала Саломея, – ты спишь, мой друг? – И она подошла к Дмитрицкому, дернула его за рукав.
– Послушай, ты спишь?
– Поди ты прочь! бес! – вскричал он, очнувшись.
– Ну, спи, спи! я тебя не беспокою; я буду гонять мух от тебя; здесь тьма мух. Ш-ш!
– Пьфу, черт какой! – вскричал Дмитрицкий, соскочив с нар.
– Что ж ты не спишь, друг мой? Может быть, тебе жестко лежать? Ничего, можно привыкнуть.
– Послушай, Саломея Петровна, знаешь ли что? – сказал Дмитрицкий.
– Что?
– Ты очаровательное существо; ей-ей! Я от тебя всегда был в восторге, а теперь еще более. Я вполне понимаю тебя: в тебе не просто человеческая природа… Постой, постой, дай кончить!… Я не шучу. Знаешь ли что?
– Что? – спросила презрительно Саломея.
– А вот что: между животными есть ядовитые животные, между растениями ядовитые растения, так и между людьми есть чертовы зелья, которые всё отравляют; понимаешь?
– А ты что такое?
– Я? я антидот [98];то же, да не то: ты similia, а я similibus [99]…
– Ледяная душа! холодное существо! – вскричала Саломея, – ты погубил меня!
– Погубил? Чем? Будто ты погибла? напротив, ты лучше стала, чем была, ты усовершенствовалась!
– Забавляйся моим несчастьем, злодей. Но и тебе выхода отсюда не будет! Я тебя скую в железо, наряжу в колодки.
– Э, помилуй, еще молоды; износим и эти наряды; да что об этом говорить, расскажи лучше, каким образом ты здесь очутилась, а?… Да, впрочем, догадываюсь…
В это время двери сибирки [100] отворились, и слова Дмитрицкого были прерваны солдатами, которые вошли выгонять колодников на работу.
