Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
А я подумал, что стрелять, конечно, не будут, но вот вопрос – если бы всё же стали стрелять, и меня подстрелили бы вместо Дворы, был бы я против или нет? Иными словами, люблю ли я Двору или свою любовь к Дворе?
Понятно, что ехали мы недолго, до следующего блокпоста, где солдаты, заботливо предупрежденные по рации своими коллегами с предыдущего поста, уже с распростертыми объятиями ждали нашего хасида. Впрочем, там тоже скопились машины, и тоже солдаты никого не пускали. Заслоны были поставлены одновременно в нескольких местах, и тот, через который мы прорвались, был, как минимум, вторым.
Седоки вылезли из машин и слонялись взад-вперед, маясь бездельем. Поскольку, в отличие от предыдущего места стоянки, сотовая связь здесь работала нормально, половина прохаживающихся держала в руках «пелефоны» и «оранджи». Они уже всех, кого нужно, предупредили о своей вынужденной посадке, вернее, высадке, и теперь напряженно размышляли, кому бы еще позвонить, чтобы убить время. То тут, то там между незнакомыми людьми вспыхивали сигаретные беседы. То, что произошло, объединило всех. Повсюду слышалось «трое убитых…» «взрыв…» «самоубийца…» Я вспомнил, как еще во время первой волны террора, обрушившегося на нас после мирного договора с террористами, заключенного в Осло, в девяносто четвертом-девяносто пятом годах, когда взрывались автобусы и в Иерусалиме и в других городах, я встретил знакомую девчушку-репатриантку из Городка и спросил игриво:
– Ну, как живет наша Наташа?
Она посмотрела серьезно и ответила:
– Как весь народ.
Наш пикапчик бросил якорь под эстакадой, за которой начиналось разветвление во все стороны света. Пока хасидский водила объяснялся с ЦАХАЛом, я решил тоже вылезти, покурить. Не успел зажечь сигарету, как увидел свою знакомую из одного из близлежащих поселений. Мы с ней да с ее мужем (все – «русские») частенько сталкиваемся на самарийских дорогах. Помню, ее муж, белобрысый коротышка, который тлидцать тли буквы не выговаливает, привел меня в совершенное, выражаясь словами какого-то русского классика, состояние духа, когда на одной русскоязычной экскурсии я спросил его, зачем он взял с собой пистолет, на что он ответил: «Стобы плистлелить какого-нибудь цлезмелно ностальгилуюсего лепатлианта». Отмечу, то был мой первый год в Израиле, и, несмотря на свой религиозный патриотизм, ностальгировал я вовсю. В те времена муж моей попутчицы являлся активным почитателем рава Кахане. Потом жизнь засосала – ежедневная борьба с нищетою не дает активно заниматься политикой. А может, это и не нужно? Есть шесть еврейских детей, есть купленный по дешевке дом в еврейском поселении на еврейской земле, от которой еврейское правительство всеми силами пытается избавиться, а вот из-за таких, как он, да еще из-за Вс-вышнего это никак не выходит. Так что кто знает, вдруг для врагов наших такие вот Бонци-молчальники, сошедшие со страниц рассказов Переца, страшней ЦАХАЛа?
Сейчас его жена – я никак не мог вспомнить ни ее, ни его имени – металась между машинами. По выражению ее лица было видно, что у нее тоже стряслась какая-то беда. Ясное дело какая – муж и дети всё время через Городок ездят. Я пригласил ее в нашу маршрутку и участливо спросил, что случилось.
– Тапочки! – глотая слезы, воскликнула она, – Тапочки и халат! Я их оставила в попутке из Петах-Тиквы.
– Ты что, работаешь на никайоне, моешь чужие дома?! Это на надцатом-то году жизни в Израиле?
– Конечно, на никайоне ! Ой, ну как же я завтра на работу пойду?!
– Знаешь, – решил я развеять ее грусть, – в Городке теракт. Трое убитых, тридцать раненых.
– Знаю. А новые не купишь – денег нет.
– Кого – новые?
– Тапочки. Ох, что же мне делать?!
– Слушай, а твоих там рядом не было?
– Тапочек?
– Нет, мужа, детей…
– Где «там»? В попутке?
– На бензоколонке, где теракт был.
– Да нет… Борька на работе в Кфар-Сабе, а дети – кто дома с бебиситером, кто в садике, тоже рядом с домом.
Ага, Борька, значит, его зовут. Теперь узнать бы у Борьки, как зовут ее.
– А халат?! Где же мне новый халат-то взять?
Я снова вылез из машины, где Борькина жена продолжала на двух языках причитать по поводу трагически утраченных тапочек и халата. Сказать ей, что шестое чувство говорит мне – я трагически утратил любимую женщину? Я прикурил сигарету от сигареты, машинально отметив, что первую сигарету прикончил в пять-шесть затяжек, и вновь достал «пелефон». Сейчас опять будет: «Номер, на который вы попали…» И тогда я уж точно умру.
– Алло?
Не может быть!
– Дворочка! Вы живы?
– А какой же мне еще быть? – раздался голос у меня за спиной.
Я резко выполнил непрозвучавшую команду: «Кру-гом!» Она стояла передо мной на фоне пыльно-синего неба – смеющаяся, с глазами цвета воздуха после дождя, и гладила себя по волосам, как любимую кошечку. Я схватил ее за руки, не думая о том, насколько этот жест кошерен, не отдавая себе отчета, в том, что говорю и делаю. Какой-то конь во мне сбросил всадника, и я забормотал:
– Дворочка! Какое счастье, что вы живы! Я так переживал, я не знал, что с вами, я думал, что вы погибли!
Двора оторопела от такого нахальства. А я, забыв добавить «хас ве халила» – «не дай Б-г!» после упоминания о смерти, заключил свой монолог признанием:
– Я чуть с ума не сошел.
– По моему, вы все-таки сошли с ума, – пролепетала она в последней попытке острить, но то уже была агония ее чувства юмора.
– Я сошел с ума, – подтвердил я, сжимая – о, где ты Галаха! [1] – ее ладони. – Я сошел с ума от ужаса, когда думал что вы убиты. Я ехал и молился чтобы… если уж так нужно, чтобы кто-то умер, пусть бы погиб я, а не вы…Я… я разобрался в себе. Я догадывался и раньше, а теперь я знаю, что…
Ну, куда это годится! Мужик, понимаете ли, с «береттой» против «калаша» ходит, а чуть что – глаза на мокром месте. В-общем, надоела бедной Дворе моя неврастения, и она сама взяла и обняла меня.
* * *В обнимку мы шли с ошеломленной Дворой по ошеломленному Городку. Двора была ошеломлена тем, что человек, о существовании которого еще час назад она еле помнила, обнимает ее, а она вместо того, чтобы оставить ему, то есть мне, на щеках отпечатки пальцев, сама прижимается к нему, то есть ко мне. Городок в лице его встречных жителей Городка был ошеломлен тем, что русоволосая красотка идет со сморчком, годящимся ей в отцы, да еще и коротышкой. Слава Б-гу, сама Двора невысокого роста, так что, когда она была без каблуков, выходило, что я даже малость повыше. Сравнивая наш возраст, многие прохожие кидали на нас соответствующие взгляды, мол, понятно – раз религиозный, значит, сексуальный маньяк.
