Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
– Г-споди! – шептал я. – Помоги, пожалуйста, Игорьку! Я не буду рассказывать Тебе, какой он хороший – Ты и сам это знаешь. Просто сделай так, чтобы хоть раз мои шаги не оставляли кровавый след. А то ведь еще немного и начну, дабы не уродовать этот мир, топтаться на месте. А это согласись, как-то не по-еврейски. И вообще, на свете живет припеваючи столько дерьма – и еврейского и гойского – почему бы для разнообразия не пожить по-человечески славному парню из Молдавии, возможно, праведнику народов мира? А, Г-споди?
Я открыл глаза. Напротив меня сидела марокканочка лет четырнадцати в майке-безрукавке. На коленях у нее покоился щенок, положивший на ее смуглый локоть мордочку – белую с розовым носом и треугольной серой «шапочкой», налезавшей на лоб. Это могло бы немного поднять мне настроение, если бы не память о Гошке. Впрочем, вскоре настроение мое изгадилось окончательно. Дело в том, что самолет «Трансаэро» отправлялся в шестнадцать тридцать, а билет я должен был получить на улице Бен-Иегуда в Тель-Авиве. Покружив вокруг дома, радовавшего взгляд разноцветной рекламой всего на свете от каких-то солидных компаний до пивбара, а нос – запахом фалафеля, я, наконец, зашел, как и завещала Наташа из «Ол авиэйшн», с торца и увидел в длинном перечне организаций, обсидевших все углы этой развалюхи, название «Нудельман Турс». Лестница была длинная, крутая, желтая, свежевыкрашенная и все равно грязная. По стенам какая-то швейцарская компания развесила панораму бело-голубых монбланов. Ощущая себя покорителем вершин, я дополз до третьего этажа и ворвался в русское отделение «Нудельман Турс».
Первое, во что уткнулся мой взгляд, были рифленые и гофрированные купола Храма Василия Блаженного, правда, покрытые густым до омерзения глянцем и сфотографированные в каком-то пизанском ракурсе. При этом внизу было написано «Петербург», из чего я сделал вывод, что взор мой услаждается не Храмом Василия Блаженного, а пародией на него – Церковью Спаса-на-Крови.
Под «Спасом», белели распечатки с расписаниями рейсов на Ригу, Алмату, Бишкек и Минводы. По противоположной стене, перепрыгивая через огромные черные камни, мчался поток, обрамленный сочной светлой зеленью. Через него было переброшено замшелое бревно. Подпись – «Финляндия». Между Петербургом и Финляндией стояли серые парты с компьютерами.
Девушка, словно сошедшая с обложки какого-нибудь Шелдона, радостно сказала мне:
– А у нас компьютер не работает!
– А у меня через четыре часа самолет, – сказал я уже не так радостно.
– А у нас компьютер не работает, – повторила она, и лицо ее осветилось безмятежным счастьем.
Я понял, что Небеса делают мне вакцинацию против шока, ждущего меня при встрече с российским сервисом, и используют «олимовский», как филиал.
– Девушка, – захрипел я. – У меня через четыре часа самолет.
– Раньше надо было… – начала девушка голосом советской кассирши, но тут с небес слетел закованный в белую рубашку белобрысый курносый ангел средних лет, который представился мне, как Саша, и, выяснив в чем дело, сказал:
– Галочка, перейдите вон к тому компьютеру.
Сколько перепутанных ниточек удерживает рука, спрятавшаяся за облаками. Не появись он тогда, может быть, через семь дней не произошло бы самое страшное.
Галочка перешла вон к тому компьютеру, и стала искать меня в каких-то файлах. Но не нашла. Пропал я, совсем пропал. Пришлось срочно связываться с Наташей из «Ол авиэйшн». Наташа прислала факс, подтверждающий мое святое право на полет, и весь персонал стал активно искать билет, выписанный, по словам Наташи, какой-то Яной. Билет не нашли, стали искать Яну. Яну тоже не нашли и опять стали искать билет. Потом Галя с обложки Шелдона спросила:
– А может, билет фиктивный?
– Как это «фиктивный»? – ужаснулся я.
– Да успокойтесь, фиктивный значит только, что он оплачен, но просто не выписан.
Я, однако, не успокоился – уж больно зловеще звучало. Дальше пошла уже чистая фантасмагория, Саша посоветовал Гале:
– Зайди в «Амадеус».
– Куда? – в полном шоке переспросил я.
Саша окинул меня тем взором, каким ангелы всегда смотрят на столь несовершенное существо, как человек, и скомандовал:
– Садитесь, мы вас не выгоняем. А я убегаю.
Расправил крылья и выпорхнул в окошко.
Галя зашла в “Амадеус”, да так там и осталась. Комната опустела. Я некоторое время тупо смотрел то на синие жалюзи, то на серый в черную полоску ковер. Затем из – под земли выросла некая анонимная сотрудница из тех, кто во время попыток найти мой билет, входила в поисковую группу. Судя по внешнему виду, она принадлежала к когорте пожилых репатрианток, которым емкие пенсионные шекели не дают возможности просуществовать, в результате чего им приходится подрабатывать либо на « никайоне », либо, если повезет, в таких вот офисах. Лицо у нее было не морщинистое, а скорее чуть расплывшееся, словно и без того крупные черты его увеличивала линза старости. При этом кожа выглядела очень загорелой, а волосы серебрились, и это придавало русскоязычной внешности нечто бразильское. Как кошки бросаются лишь на движущиеся предметы, так и она интересовалась мною лишь пока велись поиски. Сейчас она скользнула взглядом по стенам, постерам, мне и прочему барахлу и уселась за свой компьютер.
Я тоже уставился в экран ближайшего ко мне компьютера и смотрел, пока голова не разболелась от набегающих разноцветных и разнокалиберных окон компьютерной заставки. В комнате появился какой – то йеменец, призраком проплыл к ящикам, в которых только что искали мой билет, сгреб в мешок многочисленные конверты из трех ящиков и уплыл.
Из экрана вынырнула Галя и ринулась к факсу, присланному из Иерусалима Наташей. Она внимательно прочла этот факс, потом не менее внимательно посмотрела на меня, некоторое время переводила взгляд с одного на другого, явно заинтересовавшись нами обоими, и, наконец, изрекла вопросительно:
– Ривка Штейнберг?
Я на мгновенье оторопел, затем провел ладонью по покрывающему подбородок и щеки не то чтобы шибко окладистому, но все же ярко выраженному вторичному половому признаку и твердо сказал:
– Я не Ривка.
– Я и не утверждаю, что вы Ривка. Вы, наверно, билет берете для Ривки.
– Я беру билет для себя.
– Но вы не Ривка.
– Я не Ривка.
У работящей пенсионерки зазвонил телефон и она стала долго и пламенно объяснять, что всю корреспонденцию только что забрали, и тут я оказался важным, если не решающим аргументом, потому, что она, не отрывая трубки от уха, вдруг развернулась на крутящемся стуле лицом ко мне и воззвала:
