Изгой - Алиса Бодлер
Джереми: Вы что, сумасшедшая?
Доктор Боулз: Что?
Джереми: Зачем мне переслушивать то, как вы надо мной издевались?
Доктор Боулз: Это может быть полезно не только для тебя, но и для твоих близких. Возможно, в будущем.
Джереми: (слегка надрывно) Каких близких? Ко мне никто не приезжал сюда.
Доктор Боулз: Твоя мама звонит мне. Они с папой очень заняты на работе. К тому же, она предполагает, что ее присутствие только расстроит тебя.
Джереми: (повысив голос) Конечно, черт побери, расстроит! Она упекла меня в психушку за то, что я не оправдал ее ожиданий! Я ненавижу ее!
Доктор Боулз: Тише. Давай успокоимся, хорошо?
Джереми: (переходя на крик) А не пойти бы вам, доктор?! Кажется, я клеймен шизофреником! Полная индульгенция! Я псих – хочу и ору!
Доктор Боулз: Джереми, давай ты мне расскажешь что-нибудь про Германа. Например, какие отношения у него были с матерью?
Джереми: (огрызаясь) С Ангелиной.
Доктор Боулз: (записывает) Да-да, верно. Как она к нему относилась в детстве?
Джереми: (уже тише) Он был ее любимцем. Я не помню точно, что было, но знаю, что она не хотела. Не хотела, чтобы отец его сломал.
Доктор Боулз: Ты говоришь о работе, которую он должен был делать?
Джереми: Да. Сейчас я анализирую то, что видел, и думаю, что это было желанием отца. Он хотел, чтобы бизнес процветал. Тогда эти медики росли как грибы после дождя. Эпидемии, загрязнения… Куда ни плюнь, все пытались лечить.
Доктор Боулз: Ты учился в университете по специальности «Историография, источниковедение и методы исторического исследования». Как я понимаю, это очень соприкасается с твоими интересами?
Джереми: Крутая у вас работа, док. Только и делаете, что подтверждаете очевидное, и деньги хорошие… Мне стоило пойти на медицинский.
Доктор Боулз: (молчание)
Доктор Боулз: Но давай все же вернемся к матери Германа. К Ангелине. Ты утверждаешь, что старший сын был для нее любимцем, однако, как я понимаю, его привлечению к преступной деятельности она препятствовать не смогла?
Джереми: Она вообще не знала, что такое «препятствовать». О чем вы? Суфражистки[32] появились несколькими десятилетиями позже. Ноль прав, ноль воли к жизни.
Доктор Боулз: К моменту, когда Герман окончательно сепарировался от семьи, как она к нему относилась? Она приезжала к нему, как и обещала?
Джереми: Я не знаю. Еще не помню. Видел только одно – как она скандалила и била тарелки на кухне. Причем, Реймонд был где-то рядом. Отвратительная сцена. Стареющая женщина и ее беспомощный, запоздалый гнев.
Доктор Боулз: Я буду рада послушать».
* * *
Траурный цвет платья матери отнюдь не сочетался с ее багровеющим от гнева лицом.
– Я знала, что мрак исходит от тебя! – истошно кричала она. Ее тело было таким хрупким, что, того и гляди, норовило сломаться под напором истерики. – Но и подумать не могла, что ты мог совершить преступление против семьи!
– Это не было моей виной, мама… – Герман оборонительно выставлял руки вперед, пытаясь уклониться от ее гнева. – Вы должны понимать…
– Нет, это твоя вина, и точка! – голос Ангелины мешался с плачем. – И ты не сказал, молчал все это время! А что, если бы я не встретила Вла-дана и Валентина в городе?! Что, если бы твоя причастность к трагедии так и осталась в тайне?! Как ты собирался с этим жить?!
– Мою жизнь и без того нельзя назвать сладкой, – кривился мужчина, чувствуя подступающую злость. – Будто вы не знаете, что со мной сотворил отец. Будто не у вас все это время были закрыты глаза!
– Не смей говорить о нем так! – Лина разбила уже третью по счету тарелку, что есть силы запуская ее в сторону сына. Но тот был значительно выше и ловче, а потому успевал уклоняться. – Твой отец, как сейчас я вижу, был прав. Ты – чудовище в человеческом облике! Твоими руками была пролита их кровь!
– Вы говорите о своей боли, но не думаете, каково мне! – часто дыша, отвечал сын. – Вы не трудились узнать, что у меня внутри, и сейчас совершенно не пытаетесь! Вас заботит судьба Валериана, кого угодно, но не моя! Трагедия случилась не только для вас, мама! Это – наша общая боль. И как вы смеете думать, что я мог намеренно так поступить?! Как вы можете!
– Преднамеренность деяний твоих значения более не имеет, – женщина уничтожала старшего отпрыска каждым сказанным словом. – Ты испортил жизнь своему ненаглядному племяннику. С этим тебе и жить.
В сердцах смахнув оставшуюся посуду с кухонного стола, что был сервирован как раз к приезду миссис Бодрийяр, вдова Николаса поспешила удалиться. Одиннадцатилетний Реймонд все это время находился в гостиной – он играл со своей музыкальной шкатулкой, сидя в кресле, и, абсолютно точно, слышал каждое сказанное бабушкой слово.
Чувствуя себя разбитым и сломленным, дядя вошел в самую просторную комнату в его доме и приземлился на диван, уронив голову в руки. Теперь, когда мать задела самую тонкую нить в его сущности, он больше не мог играть свою роль «персонажа из сказки» для мальчика. Мужчина тащил на себе непосильный груз вины и без участия матери, но теперь ноша становилась абсолютно невыносимой.
Спустя несколько мгновений, он почувствовал объятия. Рей поднялся с места, и теперь обнимал его косматую голову, прижимая к себе.
– Прости меня, мой мальчик, – только и мог сказать Герман, обнимая ребенка в ответ.
– Тебе не за что передо мной извиняться, дядюшка, – тихо говорил подросток. – Бабуля говорит страшные вещи, но я не верю ей. Я ее не люблю.
– Ну что ты, малыш, – плечи взрослого дрогнули. – Так нельзя.
– Ты знаешь, что я всегда должен был быть с тобой, – мальчишка говорил так серьезно, будто под влиянием пережитых им горестей взрослел каждую секунду. – Мне больно, но я счастлив, что мы вместе. И я хочу, чтобы ты тоже был счастлив.
Еще раз содрогнувшись, но теперь всем своим худощавым телом, Бодрийяр-старший позволил себе заплакать. Присутствие Реймонда размягчало его, возвращало к истокам чувствительности, которой он обладал с самого детства. И от которой однажды отказался в угоду тяжелой миссии, что ему приходилось нести.
Он должен был сделать все, что от него зависит, для того чтобы жизнь этого мальчишки никогда больше не соприкасалась с ужасом, и проходила лишь на стороне света.
* * *
«Доктор Боулз: И в чем же Ангелина обвиняла своего сына?
Джереми: Я сказал, что не помню. Вы даже записываете мою речь, но все равно переспрашиваете. Очень глупо, не находите?
