Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая
— Вы довели свою жену Анастасию Владиславовну Тропенину, урожденную Шиманскую, до безумия, подбросив ей перед открытием выставки собачью голову в кровать, — продолжил бубнить человек в маске. — Все с той же целью — завладеть ее капиталами.
— Нет, нет! — запротестовал я. — Все не так!
— Так, Саша, так, — мягко сказал Левонидзе, выдвигаясь из темноты. — Я же знаю. Только не хотел говорить.
— Вы довели до самоубийства одного из своих пациентов с Рублевского шоссе, который спонсировал клинику и оставил вам прощальное письмо-стихотворение: «Не горько ли тебе?..» Вспоминаете?
— Нет! — крикнул я.
— Нет? Кошкин жакет! — передразнил меня человек в маске и вдруг резко сорвал ее, приблизив свое лицо к моему. Это был Волков-Сухоруков.
— А мою дочь тоже не ты убил, сбив ее на своей «тойоте»? — прошептал он, скрипя зубами.
— У меня «ауди»!
— А в прошлом году была «тойота», — произнес Каллистрат, выйдя на свет из-за спины Левонидзе. — Я же был свидетелем этого преступления. А вы потом заплатили мне за молчание. И пригласили даже отдохнуть в вашей клинике. Может быть, тоже хотели убить?
— Ид-диот! — пробормотал я.
— Идиот — это я, — сказал Бижуцкий. И этот тут! Все собрались, черти, оборотни! — Вы сделали меня полным идиотом, — продолжил Б.Б.Б. — Развивали во мне психопатии. Будто нарочно экспериментировали с живым человеком. И я знаю, для чего. Потому что вы пишете монографию на эту тему. А я у вас — как подопытный кролик. Решили войти в анналы психиатрии? Встать наряду с Юнгом и Фрейдом?
— Подтверждаю его слова, — раздался голос Стоячего. — Истинная правда. Никакой он не трюфель, а мухомор!
— Да, да! Верно! Лжец! Обманщик! Тайный развратник! Вор! Убийца! — посыпались и другие голоса-возгласы. Замелькали гневные, искаженные в полутьме лица: братья Топорковы, Нехорошее со своим «семейством», Маркушкин, Николай Яковлевич, иные мои пациенты — бывшие, о которых я уже и забыл.
— Отдайте его мне, — попросила вдруг Нина, усаживаясь ко мне на колени и отталкивая писцов-протоколистов. — Он мне нравится. А потом делайте с ним, что хотите.
— Нет, мне! — потребовал Олжас, подтачивая на бруске нож с инкрустированной костяной ручкой. — Только мне. Я давно жду. Я голоден.
— И этот человек числился супругом моей Насти! — с возмущением произнес Гох.
— Почему «числился»? Я и есть, — возразил я, дергаясь под тяжестью усевшихся на меня тел.
— Есть буду я, — напомнил Олжас Сулейманович.
— А мы на это поглядим, — сказала непонятно как очутившаяся тут Харимади, которую держал под руку Парис. Впрочем, какая разница, откуда они все тут взялись, в этом подвале или катакомбах? Мне уже становилось как-то все равно. Вон — и Лариса Сергеевна Харченко там маячит, и Леночка Стахова, и Зара Ахмеджакова, и… и… кажется… сама мадам Ползункова со своей Принцессой на плече. Только вид у нее не очень здоровый. Оно и понятно — столько времени пролежать без движения.
— Так какие будут предложения? — спросил Тарасевич, постукивая сандаловой тростью по земляному полу. — У меня времени мало.
— Наш самолет в Токио через два часа, — добавил Сатоси. — И вообще, это ваша проблема — русских. Вечно вы в своих душах копаетесь! Начитаетесь на ночь Достоевского…
— Ладно, давайте, в самом деле, решать, — сказал Мишель Зубавин, громко зевнув. — А то цыгане у ворот ждут. Томятся без нас. Слышите?
Откуда-то издалека действительно доносились тоскливые гитарные переборы. На первый план выдвинулся господин Шиманский. Вид его не предвещал ничего хорошего. «Этот предложит либо закатать в асфальт, либо сбросить с вертолета», — подумалось мне.
— Господа! — начал Владислав Игоревич. — Процесс подходит к концу. Я требую…
Но договорить он не успел. Его оттолкнула… Анастасия и с подавляющей всех силой и гневом произнесла:
— А ну-ка, пошли отсюда все вон!
И положила мне на лоб свою прохладную, умиряющую ладонь. Лица и фигуры стали искажаться и исчезать. Мрак отступал, уползал в щели. Вроде бы даже прибавилось свежего воздуха.
А я… проснулся.
На столике в моем кабинете горела лампа, а я лежал на кушетке. Выходит, аварию на электростанции уже устранили и свет дали. Это хорошо. Но голова у меня по-прежнему трещала. Я потрогал лоб и обнаружил мокрое полотенце. И только сейчас заметил сидящего в кресле Левонидзе. А за столиком на стуле еще и Волкова-Сухорукова. Они тихо переговаривались, пока не услышали, как я зашевелился.
— Очнулся? — спросил Георгий. — А я тебя в коридоре нашел, прямо перед твоим кабинетом. Башкой в темноте стукнулся? Я тебе на темечко лед положил.
— Что случилось? — задал вопрос Волков-Сухоруков, внимательно глядя на меня.
— Не знаю. Не помню. Кажется, действительно споткнулся, — ответил я. Каждое слово в моей голове отзывалось болезненным толчком. — Или кто-то ударил сзади, — добавил я. — Но зачем?
— Если хотели убить, то уж убили бы — лежать бы не оставили, — заметил следователь ФСБ. — Может, решили просто попугать? Предупредить, чтобы особо не рыпался?
— А куда он рыпается? — спросил Георгий. — Он свое дело делает. Если только узнал что-то, что не положено. Случайно.
— Я за последнее время много чего узнал, — пробормотал я, закрыв глаза, — так мне было удобнее, меньше болела голова. — А сейф заперт?
— Заперт, — ответил Левонидзе. — Ты же даже от меня ключ прячешь.
Это было верно. Ключ я держал в этой же комнате, но в тайнике. Никто бы не догадался. Хотя я хранил его всегда под рукой и, в сущности, на виду у всех — в бутоне розы, который был единственным искусственным среди других живых цветков, стоящих в хрустальной вазе. Но даже если бы его обнаружили — надо еще знать шифровой код замка. А он у меня был швейцарской системы, так что вскрыть сейф можно было только с помощью автогена, да и то если крепко постараться. Я же сейчас больше всего беспокоился о дневнике Стаховой, ее видео- и аудиокассетах и своей картотеке.
— Ну и что же конкретно вы узнали? — спросил Волков-Сухоруков, продолжая прерванный разговор. — Имя убийцы Аллы Борисовны?
— Нет, этого мне выяснить пока что не удалось. Но есть один человек, которого мы как-то упустили из виду. Он держится несколько в тени. И очень хладнокровен.
— Кто же? — спросили они одновременно, нетерпеливо.
— Боюсь ошибиться. Мои подозрения связаны не с уликами, а с областью психиатрии, — ответил я. — А это для следствия слабый аргумент. Зона догадок, умственных рассуждений, копания в прошлом, в истоках поврежденного разума. Блуждание в лабиринтах подсознания, чем я постоянно и занимаюсь. Никаких твердых фактов нет. Так что потерпите, пока я их достану. Тогда и скажу.
