Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев

– Ивася?

– Да.

– Как тебе не стыдно, Маришка, такие гадости говорить? – возмутилась Лиза. Даже и не взглянув на неё, Маришка продолжила:

– Но он плохо знает Ясину. Ей самой хочется, чтоб Ивась её отстегал. Но, впрочем, несильно.

Младшая панночка промолчала, но перестала есть и надулась. Солнце светило в окна всё нестерпимее.

– А пойдёмте купаться, панночки, – предложила Ребекка, понюхав свои подмышки, – есть ли поблизости низкий берег?

– Есть, – сказала Маришка, явно досадуя на неё. Допив молоко, три барышни причесались, после чего две из них оделись. Третья спала в платье и чулочках. Пошли к Днепру. Старшая сестра взяла карты, младшая – скрипку. Ребекка же – кочергу, поскольку ей снились ночью собаки, гнавшиеся за ней.

Солнце приближалось к полудню. Встречные хуторяне кланялись панночкам и с тревогой косились на их попутчицу. За околицей, между церковью и кладбищенскими берёзками, повстречался дивчинам поп. Он благословил панночек и взглянул на Ребекку так, будто та держала не кочергу, а детскую голову, из которой капала кровь.

– Меня, если можно, не осеняйте крестом, ваше преподобие, – попросила Ребекка, – я – иудейка.

– Вижу, кто ты такая! – прохрипел поп, и, плюнув, зашагал к церкви. Ужас как хотелось Ребекке хватить его кочергой по загривку, чтоб не плевался впредь, но она взяла себя в руки.

Тропа среди пойменных лугов спускалась к берегу плавно. Днепр слепил глаза стремительной синевой своей. Противоположный берег был едва виден. Справа, возле осоки, плескалась рыба. Довольно крупная. Перед самой водой лежала песчаная полоса. Раздевшись, три барышни искупались и разлеглись на песке, подставив жаркому солнцу спины. Дул ветерок. То вяло, то суетливо плескался Днепр. В бескрайних береговых лугах звенел мириад кузнечиков.

– А никто сюда не придёт? – спросила Ребекка, щурясь на ослепительную траву. Маришку разобрал смех.

– Глядите-ка, застеснялась! Чего стесняться тебе? Ты – не жид, жидовка!

– Я не люблю мужиков, – призналась Ребекка. Сёстры переглянулись.

– Совсем не любишь? – спросила младшая.

– Не совсем. Чуть-чуть люблю молодых, похожих на девок.

– Вроде Грицка?

– Да, вроде него.

– Ого! – вскричала Маришка, расхохотавшись, – следи, сестра, за женишком зорко! Не то скрипачка возьмёт да сманит его.

Лиза огрызнулась:

– А у тебя и сманивать некого! Даром ты в Петербурге жопой крутила полтора года в салонах да на балах.

Маришка беззлобно цокнула языком, вздохнула и покачала согнутыми ногами.

– Дура ты, дура!

– Да что сцепились вы, как две суки? – пресекла спор Ребекка, – на пустом месте лаетесь! Не настолько я люблю парубков, чтоб у Лизы сманивать жениха.

– А кого ж ты любишь по-настоящему? – удивилась Лиза, – уж не девиц ли, часом?

– Не всяких.

Панночкам стало до ужаса интересно. Маришка даже приподнялась на локтях. Качнулись большие, белые груди.

– Ну, а каких?

– Не знаю, как и сказать, – вздохнула Ребекка, – порой мне кажется, что красивых только люблю, потом вдруг какую-нибудь увижу – ни красоты, ни ума…

– Да, одни парчовые платья и бриллианты, да пара дворцов с лакеями, – подхватила Маришка, – на скрипке ей поиграть, наплести семь вёрст до небес, а потом картишки раскинуть, и через час она – страшней, чем была, потому что голая, но зато с умом каким-никаким!

– Да, правда.

Но из печального тона Ребекки было понятно, что это – вовсе не правда.

– Ну, расскажи нам, что ты делаешь с теми, которые тебе нравятся, – привязалась Лиза, – пожалуйста, расскажи!

– Пусть лучше покажет нам, – предложила Маришка, – я хочу видеть.

Ребекка вдруг поднялась и села на пятки.

– Сдавайте карты, паскудницы!

Панночки оглядели её с большим любопытством. Она сидела к солнцу лицом и оттого щурилась, морща длинный, горбатый нос. Несмотря на зной, по её худому, смуглому телу при наиболее сильных порывах ветра, дувшего с севера, пробегали мурашки. Ветер трепал, раскручивал пышные и упругие кольца её волос, чернее которых вряд ли могли быть даже замыслы сатаны.

– А на что играем? – спросила Лиза.

– На что играем?

Ребекка поднялась на ноги и внимательно осмотрелась поверх травы, колеблемой ветром. Из-за горы к Днепру приближалось стадо, сопровождаемое борзыми. Оно шло медленно. Пастуха Микитки не было видно, однако ветер донёс недовольный окрик и тугой, звонкий хлопок кнута. Ребекка вновь села.

– А вот на что мы играем, панночки! Проигравшая голышом бежит до Микитки и говорит ему, чтоб он стадо сюда не гнал, потому что мы здесь купаемся.

Дочки сотника призадумались так, будто встал вопрос о выборе платьев для ассамблеи у гетмана.

– Что, боитесь за косы своей любимой Ясиночки? – усмехнулась Ребекка.

– Да нет, Микитка не тронет, он – дурачок, – ответила Лиза, – но он сюда не гоняет стадо на водопой. Тут место хорошее, и ему запретили портить его. Гоняет он стадо ниже, вон за тот остров!

– Какая разница, твою мать, куда он его гоняет?

– Дура ты, Лиза! – высокомерно одобрила мысль Ребекки Маришка, и, также сев, взяла карты, лежавшие на песке. Уселась и Лиза. Сдали. Сыграли. Младшая дура осталась дурой. Маришка, ойкнув, хлопнула её картой по носу.

– Иди, панночка! Да смотри, береги товар! Жених того стоит.

– Да от кого беречь-то? – презрительно усмехнулась Лиза, вставая, – все знают, что он дурак!

– Но, может, быки умнее?

Лиза пошла, развязно виляя бёдрами. Старшая панночка и Ребекка, стоя на четвереньках, зорко следили за ней сквозь стебли.

Весело было Лизе. Подходя к стаду, она надёргала васильков с ромашками. Часть цветов была выдрана ею с корнем. Борзые псы, увидев её, поджали хвосты и спрятались за коров. Коровы остановились. Прошмыгнув между одной из них и быком со злыми глазами, панночка очутилась лицом к лицу с пастухом. Но это был не Микитка. Перед нею стоял, играясь кнутом, Грицко. При виде невесть откуда взявшейся голой панночки он застыл и выронил кнут. Коленки у панночки подогнулись. Она попятилась и прижалась спиной к быку. Бык не обратил на неё внимания. Он глядел на коров. Молчание длилось долго. Наконец, панночка, прикрыв срам букетиком, улыбнулась.

– Здравствуй, Грицко! А Микитка где?

– Он проколол ногу, – пробормотал Грицко, подбирая кнут, – я нынче вместо него скотину пасу.

Глаза у Грицка горели. Это вдруг стало нравиться панночке.

– Я хотела ему сказать, чтоб он не поил коров на песочке, – вымолвила она, делая красивые жесты левой рукою, – Мы там сегодня купаемся.

– Так ведь он их там никогда не поит! Ещё года три назад вы ему набили за это морду.

– Ну, мало ли! А ты правда любишь меня, Грицко?

Грицко промолчал. Панночку кусали крупные оводы. Лишь теперь почувствовав это, она отчаянно замахала букетом и заругалась:

– Кыш, кыш, проклятые! Вот заразы!

Бык отошёл. Увидав ромашку, затоптанную его копытами, панночка повернулась к пастуху задом и наклонилась к ней, да ещё присела.

– Ой, бедная моя, бедная! Глупый бык!

Грицко, глотая слюну, растерянно поглядел, как она дерёт цветок с корнем, и, тряхнув чубом, кинулся бегом к хутору.

Панночка