Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
– А вот я женюсь на тебе, жидовка! – опять пристал к Ребекке Дорош, отдав ковш соседу и закрутив усы, – ей-богу, женюсь! И поп обвенчает нас, никуда не денется. Я ж ему помогал поросёнка резать! Правда, давно, когда он ещё держал поросят. Теперь-то он сам уже стал как боров!
Все засмеялись.
– И вовсе ты, чёрт рябой, очумел! – начала ругаться жена Дороша – толстая баба в платке, завязанном спереди, – на жидовке жениться! Вы поглядите-ка, люди добрые! Совсем дурень!
– А что ж, возьму и женюсь, – гнул своё Дорош, подмигнув всем прочим, – а почему не женюсь? Жиды что, не люди?
– Я не пойду за тебя, – сказала Ребекка, жуя галушку.
– Как не пойдёшь? Что же мне, с этакой коровой до смерти маяться? Мне нужна молодая жинка, весёлая. Не дури! У меня и хата побольше этой, и огород, и хлев со скотиною!
– Повторяю, что не пойду. Ты – старый. И злой. Лупить меня будешь.
– Конечно, буду! А как же ваше чёртово племя бабское не лупить? Тем более, ты – жидовка! Тебя лупить Бог велел.
– Ох, дурак, дурак, – вздохнула жена.
– А вот это верно, – мрачно полез в разговор Спирид, – тут ты прав, Дорош. Не успели мы её привезти – посыпались беды! Настя утопла, курица у Солохи сдохла сегодня поутру, святой Власий захаживать перестал.
– Ты всё перепутал, дядька Спирид, – вмешалась другая баба, ещё красивая, – святой Власий уже неделю не ходит к нам. При чём тут жидовка?
Тут все заспорили, сколько дней не ходит к ним святой Власий. Один кричал, что видел его десять дней назад, другой утверждал, что третьего дня, но, возможно, то был Явтух, тащившийся от Шепчихи. Шепчиха, молодой муж которой уехал с паном, стала ругаться на шутника. Явтух улыбался. Все остальные смеялись громко.
– А кто это – святой Власий? – осведомилась Ребекка, как только шум немного утих. Но тут все опять стали хохотать, теперь уж над нею. Впрочем, Дорош почти сразу установил тишину, сказав, что жидовка – дура, но обижать её нечего, так как завтра ему идти с нею под венец.
– А я расскажу про святого Власия, – тотчас вызвался молодой овчар, которого трубка висела на длинной перевязи, обшитой медными бляшками. Но едва он вновь открыл рот, чтоб начать рассказывать, поднялся галдёж всеобщего возмущения. Каждый сам хотел рассказать про святого Власия. Наконец, пришли к соглашению, чтоб Дорош о нём рассказал.
– Был такой святой, – произнёс Дорош среди тишины, достав свою трубку величиною с добрый черпак, – он скот сберегает. Икона с ликом его висит в нашей церкви. Пан привёз её. Уж не помню даже, откуда. Едва она появилась, сам святой Власий стал к нам захаживать.
У Ребекки, перед глазами которой уж всё двоилось, вырвался смех.
– Да полно брехать-то, дяденька!
– Сбреши ты своим помелом жидовским, – всерьёз обиделся запорожец, – я никогда не вру! Это знают все. И все, кто сидит за этим столом, не по одному разу святого Власия видели. Крепкий дед с седой бородой! Коровы пасутся – он к ним подходит, трогает, гладит, говорит с ними. Потом, к примеру, моргнёшь или отвернёшься – так сразу и нет его! Да, как будто и вовсе не было. И с тех пор, как пан привёз этот образ, у нас ни разу не было падежа. Коровы, овцы и свиньи давали такой приплод, что все девяностолетние старики дивились по всей округе! Никто из них такого не помнил.
– Ты хорошо рассказываешь, Дорош, – закивал Явтух, – рассказывай дальше!
– Ты расскажи про икону, – прошамкал древний старик – видимо, из тех, о которых Дорош только что сказал. Дорош оглядел его так, как будто впервые видел, и усмехнулся. Потом неспешно раскурил трубку.
– Да что рассказывать! Когда Власия живьём видели – на иконе не было никого. Одна пустая доска!
– Как так? – вскричала Ребекка и обвела всех взглядом. Все закивали – дескать, да, правда! Дорош продолжил, пуская к потолку тучи едкого дыма:
– А вот с неделю назад икона переменилась. Вроде и тот на ней святой Власий, а вроде бы и не тот! Борода белее, глаза темнее, и смотрит как-то иначе. И с того дня никто уж его живьём не видал.
– Никто, – подтвердил Явтух.
– И курица сдохла, – прибавила молодая баба, – да и Микитка проколол ногу щепкой! Кровищи вытекло с два ушата!
Пили ещё. Потом Ребекке велели играть на скрипке. За скрипкой сбегал мальчишка. Играла Ребекка плохо, так как едва на ногах держалась. Но всем понравилось. Все плясали. Под каблуком Дороша треснула половица. Спирид упал, опрокинув стол.
Было уже за полночь, когда шла Ребекка домой. На небе сияли звёзды и багровела луна. Скулили собаки. Из дальней рощи слышался крик совы. Ребекка, размахивая смычком и скрипкою, пела песню. Её качало взад и вперёд. Она не заметила, как прошла дом сотника, прошла церковь, кладбище, поле. Только ступив босыми ногами в усыпанный голубыми звёздами Днепр, остановилась. И удивлённо раскрыла рот. Потом засмеялась. Швырнув на землю скрипку, смычок и стянутое через голову платье, бросилась в воду, и – поплыла сажёнками к середине огромной, чёрной реки.
Течение было страшным. Холод воды слегка отрезвил Ребекку, и она вскоре сообразила, что надо ей плыть назад – иначе её оттащит к обрыву, а там не вылезти. Поплыла назад. Её отнесло на четверть версты. Берег, перед которым она нащупала дно, сплошь зарос кустами. Пришлось идти туда, где она оставила вещи, почти по пояс в воде. Прибрежное дно было каменистым, и потому Ребекка шла еле-еле, кусая губы от боли. Она ещё не привыкла везде ходить босиком. Поверхность Днепра, мерцавшая справа, казалась зеркалом, распростёртым до горизонта. Всё словно умерло. Только мелкие рыбки шныряли около ног Ребекки и щекотали их. Но внезапно на середине реки бултыхнулся сом, весивший, должно быть, не менее двадцати пудов. На берег пошла волна. Она обдала Ребекку до пояса. И опять стало тихо. Такой звенящей, сладкой, насквозь пронизанной взором Господа тишины Ребекка ещё никогда не слышала.
Луна скрылась за большим облаком. Добредя, наконец, до своих вещей, Ребекка увидела возле них какую-то женщину в сарафане. Выйдя на берег, узнала Лизу. Младшая панночка, обхватив коленки руками, сидела около скрипки и с бесконечной тоской смотрела на звёздный, подёрнутый сединой тумана простор Днепра.
– Что, не спится, панночка? – усмехнулась Ребекка, натягивая на мокрое тело платье. Ответа не было. Луна вышла. Намеревалась Ребекка что-то ещё спросить, но, взглянув при свете луны на панночку, с диким ужасом поняла, что это – не панночка. Не зелёные были глаза у неё, а синие, и
