Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
– Вот узнать бы, нет ли чего ещё в панских сундуках!
– Я не сомневаюсь, что госпожа Ясина посмотрит, – проговорил пономарь, с трудом оторвав глазёнки от опустевшей части стола, – ведь так, госпожа Ясина? Так, госпожа Ясина?
– Я посмотрю, – сказала Ясина. Но попадья на этом не успокоилась. Широко зевнув, она постучала по горшку пальцами.
– Хорошо! Я сегодня добрая. Пусть Ивась ей только сто розог в задницу всыплет.
– Боюсь, что это чересчур много, – поморщился пономарь, отхлебнув из чаши, – от сотни розог вашей почтенной гостье будет верная смерть. Ивась сечёт люто. Наказание должно быть разумным и не чрезмерным. Бог на кресте простил палачей своих и хулителей. Так и мы, подобно ему, должны проявлять к врагам своим милость. Не забывайте об этом, почтеннейшая явдоха! Не забывайте.
– Я уже проявила милости больше, чем надлежало мне её проявить за такую плату, – сухо заметила попадья, хлопнув по горшочку ладонью. Затем опять обвела глазами противницу, но на этот раз – от плеч книзу, и озадачилась, – уж не знаю, пойдёт ли мне это платье!
– Оно пойдёт и царице, – проговорил пономарь, рыгнув, – нужно будет только укоротить его. Это шёлк флорентийской выделки! В таком платье и в таком золоте, госпожа Явдоха, вам не зазорно будет поехать в Киев, на именины к митрополиту.
Две девки, встав, помогли Ясине снять платье – сама она, взявшись за него трясущимися руками, порезала палец ленточкой, и на голубой флорентийский шёлк закапала кровь. Такая неаккуратность вызвала гневный крик попадьи. Когда платье было унесено в кладовую, она прищурилась на рубашку с пышными кружевами. Этот предмет одежды Ясина сняла сама. Потом сняла также и черевички. Их попадья примерила тотчас же. На Ясине остались одни лишь розовые дворянские панталоны. Снимая их перед попадьёй, Ясина от спешки путалась и униженно приседала, пристально глядя почтеннейшей госпоже Явдохе в глаза. Та ей отвечала таким же холодным взглядом и чуть заметной улыбкой. Девки хихикали. Пономарь пил вино. Мальчишка сопел. Пока попадья старательно мяла пальцами панталоны, с глупым презрением морща нос, Ясина стояла перед ней голая, прикрывая ладонью срам. Её уже не трясло. Она вся пылала, от пальцев ног до корней волос.
– Надеюсь, этот урок пойдёт вам во вразумление, госпожа Ясина, – умничал пономарь, слюняво прищурившись на упругую, небольшую грудь любовницы пана, – ждём от вас завтра вестей о том, что есть ещё в сундуках.
– Подштанники – дрянь, – отрезала попадья, завершив осмотр, – слишком заношены. Сорок розог.
И бросила панталоны на пол, к наружной двери. Ясина, не веря своему счастью, кинулась к ним. Попадья мигнула одной из девок, самой высокой. Когда Ясина нагнулась взять панталоны, босая девка, вскочив, подошла к ней сзади, и, подняв ногу, дала ей пяткой пинка по голому заду. Вылетев за порог, Ясина скатилась по четырём ступенькам крыльца, кое-как вскочила, и, натянув схваченные в момент пинка панталоны, стремглав помчалась к панскому дому. Голые груди она старательно прикрывала руками. На полдороги ей повстречались трое мальчишек. Не испугавшись угроз, они моментально подняли шум на весь хутор. Как ни спешила Ясина, многие, высунувшись из окон, её увидели в одних розовых панталонах. Она сумела запомнить всех, кто над ней смеялся. Её глаза были сухи. Ими, казалось, смотрела смерть.
Глава восьмая
На другой день, утром, весь хутор думал-гадал, зачем привезли жидовку. Никто не верил всерьёз, что госпожа Лиза хочет учиться играть на скрипке.
– Да у неё на уме одни только тряпки и побрякушки бабские, – говорил Дорош, дымя своей трубкой, – был бы пан дурень – тратил бы деньги на это пустое дело. Но пан – не дурень. Я видел сам, как жид на Дунае пытался ему всучить атласные шаровары за два червонца. Пан поглядел на них и сказал: «А ну, жид, перекрестись!» Жид весь побледнел, затрясся, а пан наш выхватил саблю, да голову ему – с плеч! Вот таков наш пан.
– Полно, полно, Дорош, – твердил своё утешитель, – Бог с ним, нечего об этом и говорить! Господь нам велел во всём слушать пана и не перечить.
Впрочем, он сообщил, что есть у Ребекки небольшой хвост, длиною с веретено. Все перекрестились, и разгорелся спор, вовлёкший в себя с полсотни народу. Преобладали два мнения: пан сдурел и ведьма-жидовка околдовала пана. Хоть эти предположения вовсе не исключали одно другое, дело едва не дошло до драки. Всех примирил вернувшийся с крестин поп. Он крикнул из брички, велев вознице остановить коней:
– Будет вам брехаться! Беда в наш хутор пришла, а вы перелаялись, аки псы!
Как раз в это время Ребекку разбудил поросёнок, зашедший в хату. Приняв его поначалу за одного из своих мужей, скрипачка отчаянно завизжала. Из спальни тотчас донёсся грохот и топот. Панночки выскочили в одних рубашках – босые, заспанные, с торчащими во все стороны волосами.
– Что орёшь, дура? – крикнула Лиза, вытаращив глаза на Ребекку, уже умолкшую. Та, смеясь, указала пальцем на поросёнка. Он совал рыло своё на стол.
– Сперва на меня полезла! Прямо копытами!
– Это хряк, – сказала Маришка, и, взяв ухват, десятком ударов, каждого из которых хватило бы, чтоб свалить с коней троих запорожцев, выпроводила нарушителя сна Ребекки за дверь. Тот ушёл весьма недовольный, так как успел разглядеть на столе кувшин с молоком, каравай и яйца, сваренные вкрутую. Всё это принесли ранним утром девки, которые затем снова улеглись спать в своей половине хаты. Пока Маришка отвешивала пришельцу последние три удара и запирала дверь на засовы, Лиза с Ребеккой успели съесть по яйцу и набить рты хлебом, тёплым ещё. Отшвырнув ухват, Маришка к ним присоединилась. День разгорался жаркий. Возле крыльца кудахтала курица. Над столом летала оса.
– А Ясина где? – спросила Ребекка, краешком скатерти утирая с губ молоко.
– Видать, ещё спит с каким-нибудь хлопцем на сеновале, – сказала, разбив яйцо о лоб сестры, Лиза. Маришка молча дала ей в лоб кулаком.
– И часто она вас лупит?
– Да, весьма часто, – отозвалась Маришка. Налив себе молока в глиняную кружку, она прибавила:
– Но в субботу достанется ей самой. Напрасно она драла попадью за косы. Ох, как напрасно!
– А почему отец ваш вдруг встал на сторону попадьи?
Маришка икнула и улыбнулась.
– Видимо,
