Парус манит ветер - Олег Михайлович Солдатов
Ну вот, примерно, лет этак с десять отработал, медаль за открытие Останкино получил, за вклад в наше телевидение и кинематограф. И вот после десяти лет пошли новые веянья. Я, по-моему, единственный такой на всем советском телевидении был – еврей, да еще и беспартийный. А телевидение это, дорогой мой, все равно что филиал КГБ. В общем, смотрю, этого уволили, того сократили. Настоящая чистка идет. И никто, понятно, не возникает, слова не говорит, все боятся… Ну и в нашей студии начальника сменили. Настоящий дядя ушел, который смыслил в профессии, телевизионный человек, а посадили полковника кагэбэшного. Вот он меня через неделю вызывает к себе и говорит: «Вам надо уволиться». Я спрашиваю: «А почему? Я вроде не собирался, меня, собственно, все пока устраивает. Так чего же это мне увольняться?» Он говорит: «Такие, как вы, нам больше не требуются». Я говорю: «Интересно, я тут работаю десять лет, а вы только неделю, и вы уже берете на себя наглость судить, кто требуется, а кто не требуется». Ну он тут орать начал чуть не матом, кулаками по столу стучать, мордой краснеть, в общем, такой стиль руководства преобладал тогда, если аргументы кончились, то ором, хамством и жлобством брать. Под конец спрашивает: «Будете писать заявление?» – «Не буду». – «Как хотите. Не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Я вас все равно уволю, так или иначе». Я говорю: «Попробуйте». Ну и уволил, конечно. Сначала нашу редакцию сократили, а меня на понижение помрежем. Я жалобы, ну и пока не хожу на работу. А он быстро приказ подготовил и уволил за прогул. Прихожу, а меня уж уволили. Только промашка у него вышла. Уволил он меня задним числом, по ведомости я еще два дня после увольнения зарплату получал, а это прокол. Я в суд со всеми бумагами. Два суда было. Первый суд с требованием восстановления я проиграл, а второй, где меня неправомерно уволили, выиграл. Шум поднялся, человека задним числом уволили, по вражескому радио сюжет прошел даже, это ж пропаганда, и дошло аж до начальства над моим полковником, а там уж генерал. И вот однажды мне звонят и приглашают для беседы. Прихожу. А там замечательный дядя сидит, он по таким ситуациям мастак, он их разруливает, если где что, он решает, как кому быть, и никто уж тогда не пикнет, как скажет, так и будет. Вот сидим с ним, он улыбается, смотрит на меня приветливо и спрашивает: «Ну что вы так разволновались? Такой шум из-за чего поднялся? Давайте вместе разберемся, что и как, кто прав, кто не прав, чем вы не довольны?» Я говорю: «Вот этим вот человеком не доволен, новым начальником». А у меня уж решение суда в кармане, где все указано и что меня увольнять задним числом никто права не имел. Это ж бумага, это документ. Я ж его могу обнародовать. Дядя все это знает и понимает, и, видно, им лишний шум сейчас ни к чему. Он говорит: «Ну давайте, может, как-нибудь найдем точки соприкосновения, как-нибудь уладим эту ситуацию, и, знаете, – говорит, – я, в общем, на вашей стороне, нельзя так относиться к людям, к специалистам, столько лет отдавшим организации и… – в общем, говорит, – в следующий раз приходите, я его тоже вызову, и мы поговорим».
Через неделю прихожу, тот, полковник, тоже пришел, сидит тихий, пришибленный, словно его отругали и отшлепали. И вот генерал говорит ему при мне, распекает, что же вы, говорит, дорогой мой, опытного сотрудника с многолетним стажем, награжденного медалью в честь открытия нашего прославленного телецентра, и так неуважительно, некрасиво и незаконно уволили. Поступили с ним недостойно нашей системы советской, обращенной прежде всего на человека, на его чаянья, независимо от национальности, религиозных и прочих взглядов… Тот сидит, молча в пол глядит, словно там его совесть и ответы на все вопросы прописаны. Ну, видно, у них возражать не принято или они уж заранее обо всем договорились, не знаю. Только он вдруг такой ласковый сделался, прямо нежный. «Извините, – говорит мне, и по имени-отчеству, и, – я, – говорит, – был неправ». Словом, дурака из меня делают. Генерал мне: «К сожалению, восстановить в прежней должности мы вас не можем, увольнение есть увольнение, но исправить ошибку обязаны». И приказывает тому: «Обеспечьте нашему специалисту на выбор несколько мест работы на свободные вакансии соответственно его профессии и окладу. И пусть он сам выберет».
И на следующий день мне звонит полковник, и мы с ним начинаем выбирать. Несколько мест на выбор с ходу предложили, одно другого почетнее. Например, главным режиссером Парка Горького. Я говорю: «Нет, ездить далеко». Еще два места, одно совсем рядом с домом, директором Дома культуры. Словом, если б я хотел работать, старик… А я все отказываюсь… Месяц прошел, а места мне так и не нашли. Чего только ни предлагали. Все не годится. Опять меня приглашают на беседу к генералу. Он такой же приветливый, но усталый, смотрит уже не так нежно, как в прошлый раз. Спрашивает: «Что же вам, ничего не подошло?» Я говорю: «Нет, не подходит… Ничего не годится. Не лежит душа». Он чувствует, что дело здесь совсем в другом, и напрямую спрашивает, наклоняется ко мне и говорит: «Скажите, чего вы добиваетесь?.. Вы же видите, мы готовы идти вам навстречу, но вы должны сказать, в каком направлении нам двигаться… Неужели вы его не можете простить? Так сильно обижены?» Тут я понял, что надо говорить прямо, и выдаю ему: «Я хочу, – говорю, – чтобы его уволили!» – «И вы тогда будете удовлетворены?» – «Да». – «И никаких претензий к нам иметь не будете?» – «Нет».
