Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– А, может, я его все же отведу до класса? А то он цветы Александре Васильевне не донесет. Помнет ведь, – мама поправила на мне фуражку и проверила, хорошо ли пришила белый подворотничок. – А, Боря?
– Он мужчина уже! Детки ремни с такими бляхами не носят. Сам дойдет, – отец поправил пышную свою волнистую шевелюру. – Дойдешь сам или за мамкину юбку держаться хочешь?
– Сам, конечно! – гордо выпрямился я в струнку.
– Учиться как будешь? – мягко поинтересовался Шурик.
– Хорошо буду, – я просто обиделся за такой странный вопрос. – Не хуже всех.
– Не пойдет это «не хуже всех», племяш, – Шурик заулыбался. – Не хуже всех я сам учился. Поэтому работаю электриком, а не полковником милиции, кем хочу быть каждый день. С утра до вечера мечтаю. А надо-то всего было на отлично учиться. Поступил бы тогда в Москву, в Академию МГБ СССР и стал бы сперва лейтенантом милиции, а потом дорос бы до полковника.
– Дорос бы, – подтвердил отец. – Ты, Шурка, умный, это раз. И командовать любишь – это два. Поэтому вполне ещё можешь заочно отучиться. А потом постепенно дотянешь даже до генерала.
Шурик проглотил ехидство брата с непроницаемым лицом и снова переключился на меня.
– Пообещай, что всегда будешь отличником! По всем предметам и всю жизнь.
– Ничего себе, ты даёшь! – смешно мне стало. Я даже предположить не мог – сколько жить буду.
– Хочешь я тебя заколдую в вечного отличника? Самый момент! Ты идешь начинать учиться не только писать и потом физику учить с химией. Ты идешь жизнь понять из того, что узнаешь. Больше узнаешь и лучше других – значит, и жизнь когда-нибудь правильно поймешь. Так заколдовать тебя?
Будешь во всем, что полюбишь делать, отличником. А?
– Ну, ладно, – согласился я, чтобы поскорее уйти в свой первый «В» класс на втором этаже школы номер четырнадцать.
– Тогда встань вот так, – Шурик повернул меня лицом к школе. Её было прекрасно видно. Половина листьев, прятавших белое здание от глаз, лежала уж дней пять на земле.
– Давай, колдуй! – мне уже просто не терпелось скорее подарить цветы учительнице, сесть за парту и превратиться в школьника.
– Трах-тибидох! – вскричал Шурик заклинанием Старика Хоттабыча и влепил мне со всей дури такой пендаль под зад своим коричневым ботинком, что меня швырнуло метра на три вперед. Я с трудом остановился, обернулся и строго сказал.
– Нельзя так с детьми! Некультурно. А мама говорит – непедагогично.
– Следа не осталось на брюках, – засмеялась мама. И все тоже стали весело смеяться.
Я надвинул поплотнее фуражку, которая при пинке чуть не спрыгнула, и побежал, накрепко заколдованный, «в первый раз в первый класс».
Много лет прошло. Шестьдесят два с небольшим года. И вот вспоминаю я ту жизнь детскую и юношескую, да не даёт она мне верного ответа. Ведь если по науке – нет никакого колдовства. А с какого чёрта я тогда целых семь лет подряд был круглым отличником? И почему за длинную жизнь всё, что я любил делать, всегда у меня получалось легко?
Но мысли эти пришли недавно, после шестидесяти пяти лет. А тогда я просто легко жил, легко добивался всего, что хотел. Носило меня, мотало от хороших дел в очень плохие, от довольно серьёзных занятий живописью, музыкой, игрой в народном театре, спортом и литературой к опасному хулиганству, почти бандитизму. От интеллигентных, умнейших учителей, наставлявших ко всему хорошему, зашвыривало через старые связи двух авторитетных Иванов (Я вам о них рассказал раньше) на блатные «хазы и малины». Там, несмотря на то, что всегда было весело, остро и по- взрослому, пряталось всё самое плохое. Там постоянно торчали «жиганы», воры всех мастей, гоп-стопники, разбойники и соскочившие с кичи урки. И грех потому ношу я в совести до сих пор, что по дури своей и показной браваде ходил, бывало, с ними и «на дело». За те годы так свободно насобачился «ботать по фене», что и сейчас на неё срываюсь, когда сильно нервничаю. Хорошо только, что характер имею до того спокойный, что вывести меня из себя практически невозможно. Я давно уже почти ни на кого не срываюсь и не рву нервы. Но вот как Бог уберег меня от срока за решеткой, а привел в прекрасное ремесло – журналистику, да ещё в писательство и спорт? Нет ответа. И, видно, не будет уже. Кончается и моё время. Понял я только, что это и есть тайна судьбы моей и её суть. И то, что есть чудеса, понял. То, что есть колдовство. И что именно Шурик своим пинком шесть десятилетий назад придал мне и правильное направление движения, и нужную скорость. В общем, заколдовал на всю жизнь. О чем я теперь всегда благодарю его в день рождения и смерти.
***
Я ждал дня, когда мне станет целых 10 лет. Это уже большой срок. Столько всего прожито – замучаешься перечислять. Учился я уже в четвертом классе целый месяц, а до заветного праздника, первого юбилея, ещё девятнадцать дней оставалось. Но мне уже ясно было, что я очень повзрослел. Только усы ещё не росли почему-то. А я-то уже решил, что когда вырасту, буду потом всю жизнь ходить с усами. Как все наши казаки во Владимировке. Кроме отца и Паньки. Посмотрел в зеркало. Да нет, вроде. Подросток в школьной фуражке с лицом, на котором уже гнездились подростковые мелкие прыщи. И ни малейшего намёка даже на призрак усов. Но дядя Вася мой сам мне рассказывал, что усы у него полезли аж в шестнадцать. Это меня успокоило и все остальные дни до 19 октября я усиленно старался думать только о хорошем. О родителях и бабушке, обо всех родственниках из Владимировки, о замечательных городских друзьях и о том, что в сентябре я удачно прыгнул выше всех на городских пионерских соревнованиях и занял первое место. За которое получил красивую грамоту с изображением рвущего финишную ленту спортсмена. На грамоте стояла огромная синяя печать и большими красивыми буквами была написана моя фамилия.
А тут, наконец, и день рождения приполз. Юбилей! Отмахал я ужасно медленно целых десять лет от пелёнок до четвертого класса, куда ходил в кашемировой форме и фуражке с кокардой как у офицеров! С утра меня все перецеловали, от бабушки и мамы до всех соседей по дому. Что меня уже слегка коробило.
Для взрослого, уже ушедшего на второй десяток лет мужчины, телячьи эти нежности были излишеством. Дурной привычкой, прилипшей ко всем, кто жил в доме с ранних моих беспомощных лет. Но по глупому обороняться от поцелуев и кричать, что
