Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– А чего домой понесло тебя, Гриня? – поинтересовался дядя Валера, наблюдая за бесплодными потугами свадебного старшины. – Там ещё и гости не все повыметались. Опять же – гармонистов надо стеречь, чтоб не уползли. Утром народ похмеляться пойдет. А музыка где? Нету музыки под опохмелку. Непорядок.
– …–.–.–…-..–..– , Валера!– откликнулся дядя Гриша.– Вам, мля, ндравится, что я тут как..–..–.-.-. ног болтаюсь!?
Стали вынимать его из трудного и компрометирующего ответственного человека положения. В тесную дверь, наступая на орущее тело, пролезли худощавые дядя Валера и Лёня. Огромный дядя Саша и мощный мой любимый дядя остались на улице. Процесс спасения человека, вызволения его из большой беды, длился около часа. Оказалось, что внести его на руках было невозможно. Задние здоровяки в дверь вдвоём не влезали. Пока заторможенные выпитым головы спасателей выработали единственно правильный план, дядя Гулько затих и уснул. Тогда его перевернули на бок и те, кто был в сенях, потянули его волоком, а уличные, приподняв задницу казака, впихнули его в дом. Дядя Вася притащил их угла две толстых коровьих шкуры. Одну постелил и на неё аккуратно сложили храпящее тело. Второй шкурой прикрыли сверху.
– А жинка его где? – спросил дядя Саша практически сам у себя. Поэтому сам и ответил. – А спит же, зараза. Тоже хлебнула немало. И вот так отлежал бы на неровностях мужик кости свои, да и помер бы вниз головой часа через три. А то и два.
И они пошли со двора. Я тихо , чтоб не скрипела, прикрыл дверь и мы тоже выскочили со двора.
Всё. Праздник на сегодня исчерпал и сам себя, и всех, кто был к нему привязан работой и отдыхом. Я съел большую шоколадную конфету и пошел домой. Залез к Паньке на печку и одурел сразу же. В пространстве печного лежака, занавешенного плотным ситцем, крутился, но не мог вырваться через ситец мощнейший перегар. Я приоткрыл занавеску, лег на шкуру, свесив голову в щель между стенкой и ситцем. Стало легче. Я ещё некоторое время вспоминал самые интересные сцены свадьбы и незаметно уснул. Утром, часов в десять, баба Фрося меня разбудила и я побежал убирать лишние столы вместе с пацанами, скамейки и помогал Шурику сматывать провода, выкручивать лампочки и уносить длинные шесты. В этом месте свадьбы больше не было. И следов не осталось. Тётки всё вычистили, вымели, пацаны выдернули колья и дорога снова стала дорогой, а не прекрасным уголком, в котором свершилось счастливое Серёгино и Наташкино таинство соединения в новую семью.
На вторую свадьбу у невесты во дворе я не пошел. Родители мои и баба Стюра уехали домой. Отец с мамой на мотоцикле, а бабушка с гостями из Кустаная и Затоболовки – в кузове грузовика. Мы с Шуркой, дружком моим, в лес сходили и валялись там в траве до вечера, набрав предварительно в майки вишню и костянику. Отдохнули.
Потом ещё четыре дня молодожены и их родители метались в день по трём-четырем дворам, куда их официально звали, чтобы оказать личные почести новорожденной семье. Это было настолько мучительно, что через неделю, когда я уже стал собираться ехать в город, потому как близилось 1 сентября и мы с Шуркой ходили попрощаться с молодыми и их родителями, на них без внутреннего содрогания и смотреть-то было невозможно. Это были похудевшие, измученные, тусклолицые люди с усталыми, но счастливыми глазами.
Я пробыл во Владимировке до отъезда ещё четыре дня. Мы с Шуркой от нечего делать болтались по поселку и за всё время не встретили ни одного взрослого мужика. Вообще, всё село выглядело довольно пустынно и только на немецкой его стороне стучали молотки, визжали пилы и тарахтели моторы. А на нашей послесвадебной территории видели только Сашку-пастуха, который понуро вечерком гнал коров по домам с пастбища. Коров на свадьбу не приглашали, а про то, что туда ходил их верный пастух, они не догадывались и на выгул уходили в свой час. Потому, что у Сашки была прекрасная сила воли, мощная жена и устойчивое желание получать зарплату в целости.
А когда до 1 сентября осталось пять дней, я уехал в город с Шуриком и дядей Васей на бензовозе.
Я плакал внутри себя. Я рыдал и душа моя не хотела смириться с тем, что теперь в родимую Владимировку я вернусь только после середины мая.
Утешало только одно. В Кустанае тоже шла жизнь и уже тогда, в малолетстве, я не чувствовал себя, в суете той, городской, нервной, бешеной и запутанной, лишним и жизнью моей не любимым.
Глава одиннадцатая
За пять дней до начала осени Кустанай 1958 года, в отличие от деревни моей любимой, уже полысел и пригорюнился перед будущей прохладой и долгими, низкими ветрами. Листья с тополей и клёнов валились как подстреленные. На фоне облысевших деревьев чётче обозначились грязные, крашеные охрой двухэтажные дома, натерпевшиеся от пыльных ветров и косых дождей, которые припечатали пыль к фасадам. Серым домам из штукатуренного кирпича везло больше. Пыль на них была просто не заметна. Зелёными оазисами радовали глаза только приземистые кусты акации и сирени. Но они были маленькие и не закрывали даже небольшие частные домики за низкими серыми дощатыми заборами. Весной их, видно, белили, а к сентябрю известка тоже нахватала пыли. Потому цвет всего нашего города напоминал поздние сумерки, будто всегда почти темно. Серым и черным становилось всё. Но я приехал утром и оно, тёплое и тихое, хоть и отгороженное от солнца почти фиолетовыми облаками, смягчало грусть, сочащуюся от домов и мрачного асфальта на больших улицах.
Никак не хотел Кустанай превращаться в город, похожий именно на город. Весь он был застроен собственными домами, домиками и землянками из самана от своих окраин и берега Тобола до единственной площади перед областным комитетом Коммунистической Партии СССР. Только здесь, в центре, да в районе вокзала он был и выше, и краше. Здания с лепниной под крышами и вокруг окон, цветочные клумбы, плотно утыканные бархатцами и бессмертниками, афиши про фильмы и театральные спектакли на огромных щитах, прибитых к вкопанным столбикам. Тележки на резиновых велосипедных колесах, разноцветные и размерами неодинаковые, тоже добавляли симпатичности улицам. С одних тележек продавали ливерные пирожки, с других газировку с тремя, на выбор, сиропами в стеклянных колбах, а ещё сок томатный, виноградный и яблочный. Газвода была похожа на настоящий лимонад, а сок по вкусу – один в один на тот фрукт, из которого его выдавили. Ну, ещё сахарную вату делали в алюминиевых чанах. И
