Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Дядя Гриша минут двадцать вел с ними эмоциональные переговоры. Парни бычились, возражали, словесно боролись со Старшим как могли. Но дядя Гриша мог не добиться того, чего хотел, разве что только от жены своей Маруси. Остальные сдавались ему на какой-то минуте со словами: – Да ё-моё! Щас сделаю! А то ж ты мне весь мозг выгрызешь!
С парнями пошла та же картина. Они упирались. Говорили, что тут друзья все и драться не от чего. Причин нет. Да и вроде как пришли поглазеть на радость молодых, да на гостей добрых. «Горько» хотели покричать да поцелуям похлопать. А тут давай, дерись сами промеж себя, друзей, с какого-то лешего.
Но дядя Гриша, ясный сокол казачий, обломал и эту братву. Парни стихли и стали делиться на две команды. Делились долго. Никому не хотелось чистить мурсало собственным приятелям без повода. Не знаю, чего им там наобещал
Старшой. Может выпивки ещё. Может поговорить с директором, чтоб им зарплату подняли. Только внезапно началась драка. Сначала дело шло вяло. Возились в основном на месте, толкали друг дружку в плечи да в грудь. Но потом как-то раззадорились и начали махаться повеселей. За столами возникло оживление, понеслись женские истеричные крики «Караул, драка! Да разнимите же их, мужики! Сидите как совы на солнце. Не видите – поубивают они сами себя!»
Мужики неохотно оставляли насиженные и пригретые места свои и лениво внедрялись в кучу якобы дерущихся, и начинали якобы разнимать.
– Стоп!– голосом атамана вскричал дядя Гриша. – Нет полноты ощущений. Надо чегой-то обломать. Давай ты, Ванька, выламывай штакетину, ты, Колька, кол дери из земли вон тот. А Миха с Женькой пусть вас обезвредят и штакетиной да колом пройдутся по горбам. Во, как придумал!
– Не, не будем, – уперлись парни – Договорились руками, значит руками! Уговор дороже денег.
– Ну, тогда хотя бы столы повалите!– Дядя Гриша подошел к столам. Тётки кухонные тут же убрали с них всю бьющуюся посуду и вилки.
– Столы можно! – согласился Миха. Ванька тоже кивнул.– Столы поломать, это нам в удовольствие.
– Э! Ломать не надо, – попросил Серега. – Это соседские столы, не наши. Опрокиньте и пусть лежат.
В общем, драка, режиссером которой был дядя Старшой, удалась. Были крики, шум, стук, свист и женские вопли. Деревня, конечно, всё слышала и без сомнений присвоила, не глядя, празднику свадебному высшую категорию.
От чего всем присутствующим стало тепло на душе и захотелось ещё выпить и, возможно даже – закусить.
Собственно, всё уже начало повторяться. Хорошо, конечно, было. Нравилось всё нам, маленьким. И как дядьки, расторможенные водкой дико плясали, чрезмерно ели или тожественно, с особым высоким смыслом втолковывали друг другу то про уважение, то про неправильное понимание политики партии, а то – полушепотом и про охальные свои делишки – охмурение и баловство с совхозными девками, замужними и гуляющими пока без надзора. Часа в четыре утра, когда край черного неба самую малость посветлел на востоке, но солнце ещё только прихорашивалось перед длинным рабочим днём и выглядывать не торопилось, гости стали понемногу исчезать. Кто-то уходил вполне самостоятельно, прихватив в карман брюк запечатанную бутылку, кого-то жены практически на себе уносили домой на тяжкий сон до близкого пробуждающего похмелья. Разбежались и парни с травы, сытые, слегка пьяные, поимевшие удовольствие и от пережитой со всеми вместе свадьбы и от театральной «драки». Только несколько одиноких, неженатых мужичков, которым торопиться было не к кому, вели за столами бестолковые беседы и споры на искривлённым водкой языке, которого они и сами до конца не понимали. Кухонные тётки, зевая на ходу и зажевывая зевоту кто кислым, кто сладким, бегали как заводные от стола во двор с грязной посудой. Потом эту посуду мы отмывали до проснувшегося окончательно рассвета и разносили вместе с тётками на столы. Туда же отнесли ящик водки и стаканы. Это всё обновлялось для утренних ходоков, имеющих надобность опохмелиться и ещё немного погутарить насчёт счастливой новой семьи и прекрасно ушедшей свадьбе.
Отец мой с Шуриком, Володей и его женой ушли в умеренном подпитии часом раньше. Остались все мои знакомые дяди: Вася, Валера, Лёня, Костя и большой дядя Саша. Они не пили уже, да и еда в них, похоже, не вмещалась.
Так сидели, курили, болтали о чем-то. Не слышно было. Молодые отбыли на первую брачную ночь. Точнее, на брачное утро. Гармонисты допили всё, что стояло позади них возле соседского палисадника в ящике, хорошо поели и уснули сидя на траве, обняв гармошки, на которые они бережно сложили музыкальные свои руки и головы.
– Эй, живые кто, да поможьте мне, сукины вы дети!– донесся издали голос дяди Гриши Гулько. Голос нёс страдальческие, но сердитые интонации.
– А где орёт-то?– задумался большой дядя Саша. – Недалеко вроде.
Дядя Вася послушал минуты две и определил, что страдал свадебный Дружка у себя во дворе, то есть прямо за Серёгиным домом.
– Так он же рядом тут! – дядя мой почесал затылок и трехэтажно матюгнул дядю Гришу. – Находится рядом, мля, а громче позвать не желает. Начальник хренов. Пошли, что ли? Глянем, может культя отстегнулась у него, да по пьяне застегнуть не может. Было уже пару раз.
И мужики пошли во двор, где жили Гулько. Мы, естественно, бросили всё и побежали сзади.
Вход в сени их дома был с тремя ступеньками. От земли до порога. А от порога до пола в сенях шли тоже три ступеньки. Вход не додумались сделать пошире, потому, что по молодости все в семье были худые и решили, что меньше будет холода в сенях, если дверь сделать уже. Может, и правильно решили. Правда, дядя Гриша к старости сильно округлился. Но не переделывать же дом по этой несерьёзной причине
Дядя Гриша, видно взошел ногой на первую ступеньку, а протез с копытом донести уже физически не имел сил, потому как все их отдал яркой и умело сыгранной свадьбе. Он лежал наполовину находясь в сенях, а второй половиной свисал со ступенек, перебирал ногой и культёй, делал телом волнообразные движения, матерился, тянул себя руками, цепляясь за глиняный пол, внутрь помещения. Но силы первоклассной браги и мощь казацкая
