Изгой - Алиса Бодлер
В противном случае Бодрийяры могли лишиться не только Николаса, но и его процветающего дела, что кормило теперь быстро растущую семью. Валериан и Ангелина во многом сами были избранниками той судьбы, что их терзала. Герман представлялся как неизбежная жертва во благо чужого счастья. Однако тот ребенок, что был уже почти готов появиться на свет, да и его юная, еще совсем неокрепшая мать не были достойны того, чтобы остаться без опоры и шанса на достойную жизнь.
– Мама, мне больно за вас. И страшно, как того полагает наш случай, – постарался как можно мягче говорить сын. – Но вы должны выслушать меня, чего бы ни стоила эта беседа.
Лина откликнулась на просьбу сына лишь молчанием. Наблюдая за тем, как родительница продолжает промакивать кусочки материала в разведенной смеси, забывая о чистоте собственного трюмо, наследник продолжал:
– Отец платил процент недобрым людям за… – как бы ни старался старший ребенок, его все же передернуло. – Поддержание нашего доброго имени. Валериан… упустил это из виду в силу собственной неопытности, а потому ночью случилась беда. И есть всего день для того, чтобы сохранить все то, что мы имеем.
Мать по-прежнему сохраняла тишину, не поднимая на Германа даже глаз. Прождав с несколько тревожных мгновений, мужчина не выдержал и подошел к ней ближе. Теперь он говорил громче и страшнее нужного:
– Да что же это такое, мама! Слышите ли вы меня? Понимаете ли?!
– Я слышу, – глухо отозвалась женщина. – Не понимаю, кто эти недобрые люди? И что мешает тебе разобраться с ними так, как тебя обучали?
Колкий ответ впивался в нутро с удвоенной силой. Казалось, что Ангелина всегда была против греха, в который окунали ее любимца с юношества, она трепетала от горя, узнав о его миссии, и была готова рискнуть собой, отстаивая его право на норму существования. Но теперь она прямо заявляла о казни, смакуя правду вслух, предлагала сыну вновь вступить на привычный плац, словно других способов решения не существовало.
– Или тебе нужно твое лекарство перед отправлением? – все так же бесцветно вещала супруга умирающего. – Я тотчас приглашу Мари.
Было ли то естественным откликом на горе, которое предстояло пережить миссис Бодрийяр? Взращивала ли она свою внутреннюю силу в тот миг для того, чтобы перейти черту так смело, как могла, и лишь потому была жестока с тем, кого выделяла с момента рождения? Каким бы ни был истинный ответ, старший сын не подозревал о нем, но предпочел сдержать эмоции, тем смелее откликнувшись на слова матери еще более жестокой правдой.
– То был дом терпимости Мадам Бизе, – с некоей долей горечи проговорил Герман. – И сколь бы вы ни просили, женщинам вреда я не причиню. Да и если бы согласился – без какой-либо пользы, потому как местный констебль замешан в отцовских делах и быстро распознает виновников.
Мгновение, в которое Ангелина оторвалась от пластырей, наконец, наступило. Словно пробудившись от глубокого сна, она посмотрела на сына так, словно он предстал перед ней кошмаром наяву.
– Зачем ты сказал все это… – лишь и могла вымолвить она.
– Потому что это – правда, мама! – не сдерживая пыла, воскликнул сын. – Правда, которой нам всем не достает в этих стенах! Однако теперь нам еще больше не хватает суммы, что мы обязаны выплатить до полудня.
Миссис Бодрийяр обошла свой дамский столик и склонилась к полу. Откуда-то из темноты, которая вечно царила в ее спальне во благо собственного здоровья, она выудила поднос и принялась складывать на него пластыри.
– У меня нет ни гроша, – теперь Лина говорила быстро, словно старалась поскорее избавиться от тяжелой нужды в неприятной для нее беседе.
– Надо думать, мама, – уже чуть тише добавил ее повзрослевший сын, – вы вхожи в обитель отца, а потому я прошу у вас помощи. Готов поручиться, что деньги у него наготове, но где – не приложу ума.
Застыв лишь на секунду, женщина опустила голову подобно ее младшему сыну. Казалось, она тоже пыталась провалиться сквозь землю, дабы избежать участи, что ждала ее за дверью почти отошедшего в мир иной супруга.
– Идем, – слабо подвела итог она. – Он в бреду и тебя не приметит.
Покинув комнату, женщина провела молодого мужчину к обители больного по привычному общему коридору, в котором стояла звенящая тишина.
В общей родительской спальне, что теперь выделили Николасу под уединение, покоилась та же тьма, что и в покоях Ангелины, одна, тут, пропитавшись от и до спертым воздухом и запахом различных настоек, она ощущалась как нечто осязаемое и густое. Будто ядовитое варево, мгла наполняла пространство и приближала ощущение горя что есть мочи. Отец не издавал ни звука, но грудь его вздымалась, а значит тяжелая участь все еще лишь тянулась к нему костлявыми руками, но не успела настичь.
– Тайник в изголовье, – шептала Лина так, словно супруг все же был способен услышать их с сыном. – Я видела, как он пользуется им, но не посмела бы влезть.
Кивнув матери, Герман сделал шаг к неподвижному образу родителя и тихо проговорил:
– Вы должны помнить, мама, что мы не делаем ничего дурного. Это тот оброк, что он возложил на себя сам.
Каждое движение давалось с трудом. Ни капли от страха за себя не осталось внутри нелюбимого сына. То была тревога за Ангелину, диктуемая инстинктами. Он знал, что если жизненная сила вдруг вернется к Николасу в этот самый момент, сильнее всего пострадает мать.
Приблизившись к кровати почти вплотную, нерадивый наследник протянул свою белую ладонь в сторону причудливых рисунков, что обрамляли высокую спинку. Его кожа, белая до полупрозрачности, практически светилась в тьме, не освещаемая ничем, кроме тусклого света небесных светил за полуприкрытыми шторами.
Пальцы отпрыска практически коснулись поверхности того, что могло представлять собой невидимую дверцу тайника, как вдруг отец, словно очнувшийся от резкого толчка, захрипел всей грудью, а затем вскочил с кровати, опрокидывая тонкий стан сына под себя.
– Отродье!!! – кричал Бодрийяр-старший так, словно воля к существованию никогда не покидала его. Белки выпученных глаз старика казались неестественно желтыми в полумраке, а изо рта разило нестерпимой вонью. – Отродье!!!
Потрясенный зрелищем Герман почти не шевелился, лишь выставив ладони перед собой – он был готов принять удары. Но Николас, казалось, не собирался или не мог бить свое чадо – он лишь сотрясался над ним всем
