Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
Я стряхиваю оцепенение. Сейчас завершающий рывок, самый главный, и – кто кого! Сжимаюсь, как пружина, готовая вот-вот распрямиться. Наступает выжидающая тишина, которую пробивают насквозь автоматные очереди. Пули потрошат комья глины, поддевают камни, срезают и поджигают сухие колючки справа от меня. Что за черт! Как этот гад очутился сзади?
Я оборачиваюсь. На скалах, где только что скакали шафаны, стоят арабы.
За четырнадцать дней до. 4 таммуза. (14 июня). 0:55
Мой араб с черными проволочными кольцами кудрей, с дыркой посередине лба… Он жив, он плачет, он просит:
– Пожалуйста! Отпустите меня! Ну, пожалуйста! Пожалейте меня! Я жить хочу!
На лбу у него выступают капельки пота. Мелкие капельки. Бусинки. Губы дрожат. На глазах слезы. Он протягивает мне руки:
– Адон Штейнберг! Адон Штейнберг! Тирахем оти! Пощадите меня! Не убивайте!
Я сижу на этаком троне. На мне невесть зачем, но по сценарию сна полагающийся, костюм первосвященника. Урим ветумим играют в пинг-понг с солнцем. Но капли крови падают с них.
А на гребне горы почему-то не с «узи» и «эм-шестнадцать», а с «калашами» стоят Цвика, Ноам и Шмулик. Трупы против трупа. Призраки против призрака. Правда, во сне они все живые, и во сне меня не смущает, что несчастного араба собираются расстреливать. В ответ на очередное «пощадите» я гремлю:
– Я не из тех Штейнбергов, которых вешают, я из тех Штейнбергов, которые вешают!
Араб бухается на колени, юные палачи щелкают затворами. И… взрыв.
* * *От этого взрыва я и проснулся, но в полной уверенности, что он мне приснился, как и всё предыдущее. А в девять утра выяснилось, что взрыв действительно был. Ночью ЦАХАЛ заблокировал все мобильные телефоны вокруг (не представляю, как это сделали, но – факт), дождались, когда террорист будет звонить в Город, засекли, откуда звонок, а затем с вертолета по одной версии выпустили по нему ракету, а по другой – сбросили на него связку гранат. Дорого обошлось чуваку его последнее «алло».
За четырнадцать дней до. 4 таммуза. (14 июня). 15:00
– Алло, Яаков? Ты можешь меня подменить? Что «когда»? Нет, не через двадцать пять, а через двадцать.
Я еще раз восхитился собственной наглостью. Впрочем, Яаков всё равно заявился не через двадцать минут и даже не через двадцать пять, а через полчаса. Хорошо хоть не через сорок минут, как он предложил вначале, что на практике означало бы через час. Люблю я израильтян!
До конца работы Совета поселений оставалось час пятнадцать. Я бежал по улицам, царапая взгляд о стены домов, покрытые каменной крошкой. Судя по их внешнему виду, отнюдь не худшей чертой которого были черные подтеки они уже много лет ждали чистки пескоструйкой. Не дождутся.
На бегу я столь же судорожно, сколь безрезультатно думал о том, под каким предлогом я туда ворвусь и как, а также с кем, подведу разговор к своему сенсационному признанию. Первая идея, которая, когда я впоследствии вспоминал о ней, всегда потрясала меня своим идиотизмом, заключалась в следующем – я должен был выяснить, не знают ли они в Совете какого-нибудь страхового агента, поскольку араба тогда, девять дней назад, убил не Ави, а я, и за мной теперь будут охотиться арабы – вот я и решил застраховать свою жизнь на большую сумму… Мало того, что телефоны страховых обществ есть в любом справочнике, мало того, что Совет поселений с этими обществами соотносится, как имение с наводнением, от самого подобного заявления попахивало дурдомом.
Хорошо хоть, не доходя до эшкубита, в котором находился Совет, я это понял. Вслед за тем пришло озарение. Я явился за справкой, что живу в Ишуве. А справка нужна для Налогового управления, потому, что я получаю большую премию от компании, которая ведает охраной. Пятьдесят тысяч. Тут, конечно, все смолкают, выпялив на меня глаза, и в роскошной тишине я торжественно объявляю, что премию получу за то, что араба застрелил я, а вовсе не Ави Турджеман.
На крыльях этой гениальной находки я влетел в Совет поселений, даже не удосужившись – конспиратор фигов – придать себе вид, более приличествующий ситуации. Впрочем, может быть именно эта подогретость на пару-тройку градусов и была как нельзя более естественной – вот, мне только что сообщили про пятьдесят тысяч, и я, окрыленный…
Прямо напротив двери был Дворин столик. Вокруг него, повыползав из своих комнат, сгрудились все работники Совета. Лысых я там насчитал целых три штуки, а гольдбергов – не знаю. Я ведь ни разу Гольдберга не встречал.
Увидев меня, Двора как-то странно дернулась мне навстречу, словно хотела о чем-то предупредить, но не могла потому, что вокруг были люди. Прежде, чем я успел открыть рот, она воскликнула на иврите:
– Рувен! Как здорово, что вы пришли! У нас тут такая новость! Знаете, кто, оказывается, убил араба, который расстрелял детей на баскетбольной площадке?
Дебил! Остановись! Неужели ты не видишь, что происходит что-то непонятное. Дай ей хотя бы договорить, а ты сам высказаться всегда успеешь. Но я был в амоке.
– Знаю! – всё тем же дикторским голосом объявил я. – Это сделал я. Ави Турджеман тут ни при чем. Это я смертельно ранил террориста.
Последние двести (или чуть меньше) лет в русском языке бытует штамп «немая сцена» из «Ревизора». Ну что делать, если в данном случае ничего точнее не придумаешь. По-моему кто-то из сотрудников даже ногу занес над порожком, да так она и зависла.
– В чем дело, господа? – произнес я всё тем же… («и все бортовые системы работают…») невесть откуда взявшимся и так не идущим к моему маленькому росту басом.
– Дело в том, – пропищал откуда-то сзади один из лысых, – что полчаса назад здесь был господин Шалом Шнайдер. Так вот, он сказал, что террориста убил он.
(…нормально!)
Я развернулся и вышел из эшкубита.
За тринадцать дней до. 5 таммуза. (14 июня). 20:00
В эшкубит, где жил Авиноам, я вошел на цыпочках. Попытки дозвониться Шалому, Йошуа и Дворе успехом не увенчались. Попробую вечером к первым двум из них зайти, а сейчас надо проведать парня. Может, смогу ему чем-нибудь помочь, а если нет, так хотя бы попробую отключиться от ситуации, которая так закрутилась, что…
Авиноам лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Его серый стриженый затылок впитывал тусклое излучение лампочки. Вот в таком же окне я девять дней назад увидел рожу террориста. Она и сейчас здесь замаячила, но глаза были устремлены не на меня, а на Авиноама. Туда же было направлено дуло «калаша». Я махнул рукой, дескать, смойся. Призрак понимающе кивнул, сложил по-израильски все пять пальцев перстью вверх, что можно было понять «Одну секундочку», а можно было – «Уйду, но на секундочку» – и зашагал прочь. На месте его патлатой головы и лба с запекшейся кровью появилась светящаяся желтая долька месяца, нацеленного рогами вверх, секирой вниз – на желтоглазые домики Ишува и несчастную нашу землю.
