Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Чего бога гневить, он устроился совсем неплохо. Он личный адъютант у Артомонова, командира крупного отряда. Здесь Васька не нуль. Ему, как положено, отдают честь, называют по имени и отчеству. Сыч — это за глаза кличут. Прозвал его так какой-то дурак, которого, наверное, давно убили. Да и правда, Васька любил лазить по темным закоулкам и выискивал там кое-что. Якуты — народ простой, хитро прятать свое добро не умеют. Засунет соболя или лисицу под балку в амбаре и думает, что никто их не найдет.
«Ничего, — размышлял Сыч, равномерно покачиваясь в седле, — много ли мне надо? Я не особенно старый, только двадцать пять стукнуло. Живу пока дай бог каждому, а дальше еще лучше пойдет. Главное — не теряться. Там в Харбин смоюсь. Эх!»
В предвкушении будущих удовольствий Васька крякнул, пришпорил кожаными пятками починенных валенок низкорослую лошадку, догоняя Артомонова. Штабс-капитан ехал далеко впереди, сразу за разведкой. Заломленная назад смушковая папаха мелькала из-за кустарников.
— Господин штабс-капитан, скоро на реку выедем?— почтительно обратился Сыч к командиру, худощавому человеку, с полукруглым шрамом над левой бровью.
Артомонов недовольно покосился на адъютанта и ничего не ответил. Он был не в духе: ему последнее время дьявольски не везло. «Дернуло же меня залезть в этакую глухомань! — ругал себя Артомонов. — Не сообразил поближе быть. Кому лакомство, а мне объедки... Теперь поздно каяться. Цыпунов и тот удачливей. Имел несколько боев и все выиграл. У него совсем мало русских, больше якуты. Какие они вояки! Дерьмо! Нет, просто не повезло. У меня почти все русские, сорвиголовы, а поди ж ты как обернулось. Мои больше по юртам шныряют, барахло целыми возами за собой прут. Вот и допрыгались...»
— Поручик Станов своего командира полковником величает! — захихикав, поведал Сыч. — Вам тогда генералом надо быть!
Но и на этот раз штабс-капитан не удостоил своего адъютанта вниманием.
Васька понял, что командир сердит, и погнал лошадь дальше, стараясь первым увидеть долгожданный спуск к реке. Там должен быть станок, где намечена встреча двух отрядов.
«Как возьмем город, — поглядывая вперед, мечтал Сыч, — первым делом в ресторан, музыку закажу. По- настоящему развернуться надо, давно уже не гулял. Только там, кажется, нет ресторана. Вот гадство! Как люди в такой дыре живут!»
— Не видать еще? — спросил Ваську подъехавший командир.
— Словно провалилась река! — неохотно ответил Сыч, оторвавшись от поглотивших его заманчивых мыслей.
Артомонов приподнялся на стременах и долго смотрел вперед. Сегодня он был особенно зол на свои неудачи, на мороз, который больно кусал щеки и проникал сквозь одежду. Ноги онемели и были точно чужие. Даже покалывать их перестало. Артомонов часто бил себя по коленкам, но не ощущал ударов.
«Не отморозил ли?» — всполошился он.
Обернувшись назад, задубевшей рукавицей поманил вестового:
— Васька, помоги-ка слезть!
Командир неловко сполз с седла, неуверенно шагнул, будто разучился ходить. Потом, переваливаясь как утка с боку на бок, припустил семенящей рысцой. Сыч, не отставая, тянул за поводья лошадей.
— Иван Ильич, город возьмем, на Якутск двинем?
— Не твоего ума дело!
— Я просто так.
— То-то, сколько раз говорить: не суй нос не в свои дела! Давай коня и фляжку достань. Если все вылизал, шкуру спущу.
Он отхлебнул несколько глотков и милостиво разрешил Ваське тоже приложиться к горлышку.
В воздухе заметно похолодало, чувствовалось приближение большой реки. Дорога, долго петлявшая по тайге, прямой, сверкающей нитью потянулась вниз. Там был станок, там ожидал Цыпунов. От него приезжало несколько посыльных с просьбой поспешать. Многие артомоновцы слезали с саней, закинув за плечи ружья, шли пешком, разминая затекшие ноги.
— Да, братцы, не мешало бы сейчас погреть душу! — проговорил один, пытаясь окоченевшими пальцами свернуть папиросу. Но ничего не получилось, и он бросил бумагу в снег. — В тепле перекурим.
На него недовольно косились:
— Помолчал бы. Не может язык примерзнуть, треплется без умолку!
Васька Сыч галопом доскакал до уклона, осадил коня. Перед ним на белом полотнище реки далеко в обе стороны клиньями выделялись острова, поросшие мелким тальником. Их разделяли узкие полоски проток. Противоположный берег, нависший над рекой обнаженными скалами, четко выделялся на безоблачном, синем небе. Его освещали косые лучи заходящего солнца. Ели, росшие на выступах, издалека казались игрушечными.
— Река-то большая! — заметил Сыч.
— Ничего себе, порядочная... Ну, Васька, теперь близко! Вон, смотри, дорога идет по берегу. Видишь, листвяшки группой стоят?.. Да куда гляделки пялишь? Сюда смотри. Там и ждут нас.
Хотя Сыч, сколько ни напрягал зрение, ничего разобрать не мог, он делал вид, что рассматривал показываемые Артамоновым места, серьезно кивал головой, вставлял свои замечания. Иначе нельзя. Командир не в духе, он легко рассердится на Васькину непонятливость, и запросто схлопочешь оплеуху.
— Трогай! — закричал штабс-капитан подъехавшему отряду, подхлестнул плеткой уставшую лошадь и поскакал вперед.
При неверном свете луны Цыпунов пожал руку Артамонову. В порыве чувства полупьяный Артомонов полез было целоваться, но Павел мягко отстранил его.
— Господин штабс-капитан, — сказал он, — недалеко отсюда обнаружены два вражеских отряда. Они, похоже, охотятся за нами. Нужно быть осторожнее.
— А ты думаешь, мои глаза и уши не лазают по тайге? — ощерился в улыбке Артамонов. — Знаю про красноперых, и пухалки ихние видели. Постараемся встретить-приветить. — Он обернулся и зычно крикнул: — Васька, собрать командиров!
В юртах размещались белоповстанцы. Дым от вонючего самосада и махорки потянуло к потолку. Командиры и их приближенные собрались и рубленом домике, в котором одиноко жил почтовый чиновник-старичок. Васька Сыч устроился возле камелька на скамейке и совал пропотелые ноги чуть ли не в самый огонь. Насвистывая, он извлек из кобуры маузер и не мог налюбоваться на него. Покровительственно говорил двум сидящим около него отрядникам:
— Я, братцы, давно мечтал этакую штуковину заиметь. С нее можно палить: не просто наганишко, а маузер. Понимаешь, маузер! — добавил он таким тоном, будто его не понимали, и выпрямил указательный палец. — Глянь, как ловко патроны подает.
Повстанцы равнодушно молчали.
— Он не хуже винтовки хлещет, — продолжал Васька. — А главное — удобный. Хлопает тебя по ляжке, и руки свободны, делай что хочешь.
Ванька Рыжов, прозванный Косоклюем за перебитый когда-то в драке нос, не вытерпел, с обидой ответил:
