Старуха - Михаил Широкий
Ариадна тем временем, раздосадованная его непрекращавшимся безмолвием, шевельнув ресницами и притенив ими глаза, с капризной интонаций проговорила:
– Ну почему ты молчишь? Это, в конце концов, просто невежливо. Я ведь и обидеться могу. – И она надула губки и чуть отстранилась от него.
И только после этого, всерьёз забеспокоившись, что она, устав терпеть его странности, в самом деле может потерять внезапно возникший интерес к нему, изменить свои намерения и предоставить ему возможность наедине с самим собой обдумывать и анализировать сложные извивы и изгибы своих чувств, сомнений и недоумений, он обрёл наконец дар речи и, проглотив застрявший в горле сухой ком, хрипло, немного не своим голосом выдавил из себя:
– Может быть… поднимемся ко мне?
Произнёс – и сам удивился: неужто он сказал это? Неужели у него хватило духу?
Её тонюсенькие, красиво очерченные брови изогнулись под острым углом: она задумалась. Или сделала вид, что задумалась. Так как, придя сюда и начиная этот разговор, очевидно, прекрасно знала, к чему он приведёт, и, вероятнее всего, заранее приготовила ответ.
– К тебе? – протянула она будто в сомнении. – Ну не знаю… А где ты живёшь? – И тут же коротко хохотнула: – Хотя чего это я – я ж и так это знаю.
Миша, однако, совершенно не разделял её приподнятого, игривого настроения. Ему было совсем не смешно. Он относился к происходящему очень серьёзно. Пожалуй, даже чересчур.
– Ну так как, пойдём? – по-прежнему слабым, придушенным, каким-то чужим голосом спросил он. – Ты согласна?
Она, словно проникшись его томительным, смятенным настроем, спрятала свою насмешливо-кокетливую улыбку, до этого почти беспрерывно бродившую по её губам, вскинула на него глаза, засиявшие каким-то новым, неописуемым светом. И от этого её взгляда его снова бросило в жар.
– Ну что ж, пойдём, – немного помолчав, сказала она. И в знак своего согласия положила свою мягкую тёплую ладонь на его кисть и чуть-чуть сжала её тонкими нежными пальцами.
Это ласковое прикосновение подействовало на Мишу, и без того уже находившегося в наэлектризованном, взвинченном состоянии, как удар током. Он вздрогнул, уронил взгляд и непроизвольно чуть подался назад. Но почти сразу же справился с волнением, придвинулся обратно и вновь посмотрел ей в глаза. И теперь уже сам взял её маленькую холёную ручку и, стиснув её – может быть, чуть сильнее, чем следовало, – с придыханием вымолвил:
– Идём.
И так, взявшись за руки, не произнося ни слова и не отрывая друг от друга сверкающих глаз, начавших заволакиваться мутноватой розовой пеленой, они поднялись с лавочки, дошли до подъезда и поднялись на третий этаж. И только здесь, на пороге Мишиной квартиры, Ариадна коротко осведомилась:
– Дома никого?
Он мотнул головой.
– Не. Родаки на даче. Завтра вернутся.
Девушка удовлетворённо кивнула и чуть приметно усмехнулась.
Повозившись немного с замком – руки у него слегка дрожали, и он никак не мог попасть ключом в скважину, – Миша открыл дверь и пропустил внутрь свою обворожительную гостью. Затем вошёл сам. И едва он успел закрыть за собой дверь, Ариадна, будто только и ждала этого момента, буквально кинулась на него, крепко обхватила его руками, приникла к нему всем телом и впилась в его губы своими горячими, чуть увлажнёнными устами.
От неожиданности он слегка пошатнулся и отступил на шаг. От нахлынувших чувств, от молнией полыхнувшего возбуждения у него перехватило дыхание. Он не ожидал от неё такого напора. На основании своего предшествующего, совершенно неуспешного опыта ухаживания за ней он полагал, что она по природе своей довольно холодна и принадлежит к той крайне нелюбимой им категории девушек, которые дарят свои ласки нехотя, через силу, будто по принуждению, точно делая одолжение. Сами не испытывая при этом ничего или почти ничего, а порой даже втайне ощущая неприязнь и отвращение к партнёру и стремясь свести физический контакт с ним к минимуму.
Но, как оказалось, он ошибался. Ариадна была совсем другая. Пылкая, страстная, умелая и искушённая в любви. В этом он убедился в первые же секунды их близости, когда её язык проник в его рот и принялся уверенно, по-хозяйски орудовать там, доводя Мишу до головокружения и темноты в глазах. Кровь бросилась ему в голову, дух занялся ещё больше, по телу разлилось приятное изнеможение. Но в то же время желание разгоралось в нём всё сильнее, сердце стучало как бешеное, кровь бурлила и закипала. После короткого замешательства он заработал языком не менее энергично, чем его подруга, и ворвался в её сладкий, душистый ротик. И одновременно дал волю рукам – стал спускаться по её спине всё ниже и, понимая, что стесняться уже не стоит, задрал платье и принялся с наслаждением сдавливать и мять её подтянутые упругие ягодицы.
Что, очевидно, пришлось ей по душе. Её тело изогнулось и затрепетало, из груди вырвался протяжный стон. Она глубоко задышала и, на мгновение оторвавшись от его рта, хрипловатым, срывающимся голосом пролепетала:
– Я хочу тебя… Давай, трахни меня! Как последнюю сучку…
И, задохнувшись от возбуждения, не в силах сдержать себя, прыгнула на него, оплела его бёдра своими сильными стройными ногами и ещё крепче вонзилась губами в его губы.
Миша, хотя от окатившего его, как кипятком, желания слегка ошалел и соображал всё хуже – в голове у него стоял, колыхаясь и кружась, плотный розоватый туман, – всё же решил, что делать это в прихожей не совсем удобно и, продолжая сжимать партнёршу в жарких объятиях и неистово целовать в губы, шею, грудь, двинулся в сторону спальни…
Через полчаса, или час, или полтора, – время перестало существовать для него, и он даже приблизительно не мог бы сказать, сколько это продолжалось, – они, чуть отстранившись друг от друга, словно после удовлетворения своей страсти мгновенно утратив интерес один к другому, лежали на смятой постели и молчали. Он чувствовал такую неимоверную усталость, совершенное изнурение и разбитость во всём теле, как будто полдня таскал тяжести и полностью исчерпал все силы. Ему даже говорить не хотелось. Да, в общем,
