Старуха - Михаил Широкий
Дверь его квартиры по-прежнему была широко раскрыта. Он остановился в нескольких шагах от неё. На него снова навалился, как огромный камень, неизъяснимый, дремучий страх. Случившееся несколько минут назад, и так всё это время стоявшее у него перед глазами, всплыло перед ним ещё более ярко и зримо. Ни за что на свете не хотел он переступить порог собственной квартиры и, возможно, ещё раз столкнуться лицом к лицу с самым главным ужасом в своей жизни. Если в первый раз он сумел каким-то чудом унести ноги, то теперь ему может повезти гораздо меньше. Так стоит ли искушать судьбу? Не лучше ли постоять пока в подъезде, подождать… Вот только чего? Кто и чем сможет помочь ему? Кто и каким образом сумеет оградить и уберечь его от того, что находится за пределами всего человеческого?
Но даже не это заставило-таки его в конце концов пересилить себя и войти в квартиру. Решающую роль сыграло любопытство. Странное, необъяснимое, изумлявшее его самого. Но которому он тем не менее не мог сопротивляться. Он непременно хотел узнать, там ли она ещё. Он даже не думал в этот момент, чем это может для него закончиться. Он просто хотел знать. Во что бы то ни стало. Чего бы это ему ни стоило.
Сначала он осторожно, с опаской заглянул внутрь. Затем, немного помедлив и помявшись на месте, перешагнул через порог и, на всякий случай не закрыв, а лишь чуть притворив за собой дверь, – как знать, не придётся ли вновь спасаться бегством, – двинулся вперёд. Шёл медленно, крадучись, едва касаясь ногами пола, боясь произвести малейший шум. Точно вор, проникший в чужой дом и украдкой пробирающийся по нему. Зорко оглядываясь вокруг в ожидании подкарауливавшей его, готовой обрушиться на него угрозы. Напряжённо прислушиваясь, не уловит ли он какие-нибудь подозрительные звуки, которые должны были стать для него сигналом к немедленному и спешному отступлению.
Но не увидел и не услышал ничего подобного. В доме стояла глубокая, ничем не нарушаемая тишина. Ничего, что выдавало бы присутствие кого-то или чего-то постороннего.
Однако это совершенно не успокаивало и не расслабляло Мишу. Это мёртвое безмолвие казалось ему обманчивым, мнимым, таящим в себе что-то. Он не доверял этому покою. Не верил, что всё закончилось так просто, само собой. И по-прежнему был напряжён, насторожён. По-прежнему водил кругом острым, испытующим взором и чутко, до звона в ушах, прислушивался к застывшей вокруг гробовой тишине.
Так он миновал прихожую и задержался возле двери в гостиную. Его вновь охватили сомнения. Следует ли двигаться дальше? Не благоразумнее ли, пока не стало слишком не поздно, повернуть назад? Ещё не поздно… ещё не поздно…
Но, точно подталкиваемый какой-то неведомой силой, не в состоянии остановиться на полдороге, он, затаив дыхание и стараясь ступать ещё осторожнее и тише, сделал шаг, потом другой. И, подавшись вперёд и вытянув шею, выглянул из-за двери и бросил взгляд влево, в сторону спальни.
Она была пуста. На кровати никого не было. Только вдавленные подушки, смятая простыня, скрученное, наполовину сползшее на пол одеяло. Всё привычно, буднично, как всегда. Словно и не было тут никого. Словно всё это лишь померещилось ему.
Но он, наученный горьким опытом, не обольщался. Ни на минуту не позволял себе отдаться утешительным иллюзиям. Он знал, что не померещилось. Что всё было на самом деле. Она, приняв облик Ариадны, проникла в его дом, чтобы… А вот этого он уже не знал. Её намерения в отношении него были неизвестны ему. Впрочем, догадаться было нетрудно. Ведьма и при жизни, и в ещё большей степени после своей кончины достаточно чётко дала понять, к чему она стремится, какова её конечная цель. А также то, что она не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего и сжить со свету тех, кого она по ведомой только ей причине возненавидела лютой ненавистью. Ненавистью, которую она унесла с собой в могилу. Но оказавшейся настолько живучей, что она продолжала полыхать и за гробом и опалять тех, кто стал её объектом.
Ещё раз пересилив себя, Миша сделал ещё несколько шагов вперёд и приблизился к спальне. И тут же почуял стоявший здесь тяжёлый, удушливый запах, напоминавший запах серы. А затем уловил ещё более отвратительный смрад, сильно смахивавший на трупное зловоние.
Мгновенно почуяв подступившую к горлу тошноту, он бросился к окну, резко распахнул его и долго всей грудью вдыхал хлынувший в комнату свежий, чистый осенний воздух.
XV
Придя на лужайку перед сараем, Миша увидел товарища не склонившимся над любимым велосипедом – картину, к которой привыкли и он, и все Димоновы приятели, – а сидящим без дела, сложив руки и поникнув головой, на пороге опустевшего стойла, в котором не было больше «железного коня». На его лице читалась невыразимая, неизбывная тоска. Он был близок к отчаянию. Могло показаться, что он потерял близкого, дорогого человека, без которого не представляет своей жизни, без которого его существование потеряло всякий смысл. В какой-то мере так оно и было. Его, похоже, слабо волновало то, что он сам едва не погиб вместе со своим велосипедом, что лишь по счастливой случайности он остался цел и невредим и не разделил печальную участь «железного коня». Более того, в иные, самые чёрные, тягостные минуты, ему начинало казаться, что, может быть, лучше бы так и случилось.
Димон не представлял, что ему теперь делать, чем занять себя. Он по привычке ежедневно приходил в сарай, открывал его и подолгу смотрел внутрь, будто всё никак не мог поверить, что это действительно случилось, что его велосипеда больше нет. С удручённым, потерянным видом он стоял на пороге, зорко вглядываясь в самые дальние и тёмные углы, будто, несмотря на очевидность, надеялся на что-то невероятное. На чудо. На то, что каким-то невообразимым, фантастическим образом его заветная мечта материализуется и в один из дней «железный конь» снова окажется на своём месте. И он вновь усядется на его упругое кожаное седло, крепко сожмёт в руках его закрученный, как рога у барана,
