Тяжкое золото - Александр Михайлович Минченков
Почти все заработанные деньги тратились на продукты и одежду, но и в этом приходилось весьма экономить. Еду и товары закупали в складах и лавках «Лензото», поскольку «привязаны» были талонами и книжками заборными; когда на кухне получали что-либо в зачёт заработка – таков установлен властями порядок. Можно было купить продукты и в частных лавках, там и товар лучше и чуть дешевле, но на эти лавки мало у кого денег оставалось.
Угрюмов – человек высокий, плечистый и мускулистый, с небольшой, но густой бородкой и усами, выглядел сурово и заметно выделялся своей внешностью среди рабочих барака. Силантий же особыми приметами не отличался – выше среднего роста, худосочный, но жилистый мужичок. В нём проявлялись и степенность и выдержка, однако если кто в обиду ему что говорил, вскипал, словно чайник.
– Давай, давай, трави помалу! – задрав голову вверх, басил Фёдор верховому рабочему, что поглядывал сверху в ствол, контролируя опускание груза.
– Вот как лопнет канат и рухнет всё на само дно… – опасливо заметил молодой горняк.
– А ты, Иван, не каркай и не рухнет, – оборвал его Фёдор. – Породу сутками, да что там говорить, годами на-гора таскаем, не срывается, кони стонут, а вороту с канатами хоть бы что, проверяем же частенько, меняем при надобности от греха подальше.
Рабочий замолчал, то ли стыдно стало за неуместное суждение, то ли проникся весомым аргументом Угрюмова.
На шахте Иван с напарником Алексеем начали работать недавно – меньше месяца. Многое для них было ново, приходилось на ходу познавать нелёгкий горняцкий труд. Родом из одного села, вот и приехали, как и большинство рабочих, по найму в надежде заработать денег. Весьма завлекли красивые слова: «золотые прииски», «самородки» и обещанная вербовщиками «сытая жизнь». Подписали в конторе, что на прииске Надеждинском, с руководством золотопромышленного товарищества контракты и определили их на прииск Феодосиевский, а здесь уж попали в бригаду Угрюмова.
Спустившись в шахту, горняки расходились по забоям и штольням, часть рабочих растаскивали крепёжный лес по своим выработкам.
В забоях работали по три – пять человек. Забои тесные, трудились в полумраке, свет лишь от керосиновых ламп и свечей, а оттого стоял в выработках смрад и копоть, мешавшие дышать полной грудью. Бывали случаи, некоторые горняки и травились – не выдерживали угарного газа. Быстро выводили таковых в штольню, либо ближе к стволу хлебнуть воздуху свежего, а отдышавшись, пострадавшие вновь принимались за работу. К тому же в забоях и в главной выработке почти повсеместно, словно через прохудившуюся крышу, со сводов подземелья местами и постоянно дренировала грунтовая вода, капавшая на голову и плечи. Не спасали от воды ни кожаные шляпы и куртки, ни резиновые или кирзовые сапоги, кои быстро промокали от изношенного состояния, и работать было не то что малоприятно, но больше невмоготу. И в этом терпеливо ощущали на себе горняки чрезмерную экономию средств со стороны золотопромышленных хозяев. Покупать же на свои кровные деньги дополнительную робу делом было накладным.
Фёдор с Силантием кайлили золотоносную породу, Иван с Алексеем лопатами её убирали, грузили в тачки, очищали забой. Напрягаясь, катили тачки к вертикальному стволу к скипам, на подъём.
Забой тесный, низкий, вдвоём неловко работалось, не полагалось выше росту вести проходку, шли только по пласту – золотую жилу вырабатывали, сторонясь пустых пород. Власти как хотели и во всём выкачивали экономию для промыслов, про людскую безопасность помалкивали.
По мере медленного продвижения забоя вчетвером ставили лиственничные стойки и подхваты, укрепляя свод и боковые стенки выработки, скрепляя листвяк металлическими скобами.
– Мужики, поперечины надёжней ставьте да плотнее стойки укрепляйте, в них спасенье наше, не дай бог, сломает какую из них, аль плывун выдавит, хоть и тяжко жить, а жить всё одно хочется, – поучал Фёдор своих членов бригады.
Изо дня в день Фёдор наблюдал, как Иван с Алексеем выматывались. К концу смены мокрые и измождённые, они выглядели жалко.
– Ох, ребята, ладно мы с Силантием годами уже тянем этот режим, а вы-то погубите смолоду своё здоровье на этих проклятых приисках.
– А куда же, Фёдор Кузьмич, подаваться, коль везде всё одно тяжко, какая разница, где спину гнуть? – отвечал вопросом Иван.
– Что ж не женились досель, аль в деревне, откуда приехали, девиц не было? – спросил Силантий парней.
– Девчат хоть отбавляй, вот заработаем, набьём суму, вот тогда уж и время думать об этом, – ответил Иван за себя и за Алексея.
Угрюмов глянул на парней и промолвил:
– С трудом мне верится, что деньжатами вы здесь обрастёте, ребятки. Пятнадцать лет я тут с Прасковьей и детьми мантулю, а концы только с концами сводим. По мне так знал бы, что здесь не работа, а каторга, ни в жизь не завербовался бы, лучше б в нашей деревне впроголодь жил, там хоть земля-матушка кормит.
– Да-а, в деревне жизнь не слаще, и оброки, и поборы неуёмные, что взрастил, больше отдай, а на житьё-бытьё почти ничего и не оставляют сатрапы окаянные, – со вздохом поддакнул Силантий. – С нуждой, но жить всё ж можно было на селе.
– Так и в нашей деревне хоть всю шкуру с себя сыми и отдай помещику, а всё одно пред ним в должниках ходишь, куда ни глянь, кругом кабала непроглядная, – подтвердил Иван.
В забое неожиданно появился горный смотритель Киржанович.
– Чего, сукины дети, языками чешете, руками на норму давите, вашу мать!.. – смотритель ещё круче выругался и стал осматривать забой.
– А чего так сразу нас в сукины дети записал, сам-то чей будешь? Возьми кайлу в руки, да покажи, как дневной урок выполняется, – с обидой буркнул Иван.
– О-о! Да я смотрю молодой-то уж больно говорливый, а вот за пререкание, зелень ты деревенская, штраф у меня заработаешь! – с этими словами смотритель снял с плеча сумку и достал из неё тетрадь с карандашом и начал помечать то ли фамилию, то ли наёмный номер молодого рабочего. – За этот месяц два, а то и три целковых в зарплате не досчитаешься.
– Да подавись ты этим штрафом…
– Поговори ещё у меня, скрипушник, без расчёта в один момент уволим, – перебил Киржанович.
– Ваше благородие, побойтесь Бога, молодой парень-то, ну нет выдержки, уж не
