Александр Морозов - Счастливого пути! (сборник)
— Пора, Алексей Петрович: мне надо еще успеть в министерство.
Алексей Петрович Иванов кивнул головой и, сбросив пальто, начал готовить машину к пуску. Это был картофельный самоходный комбайн, предназначенный для работы в самых тяжелых условиях.
Смуров взял под руку Кутрова и отвел его в сторону.
— Что насупились, Николай Николаевич? Впрочем, в такую погоду у всех настроение паршивое. Даже у такого оптимиста, как я. Но я уверен, что все будет благополучно, и мы докажем, что наш комбайн может убирать картофель даже во время потопа.
Кутров стоял перед директором завода, задумчиво глядя на еще совершенно чистые башмаки гусеницы, видневшиеся из-под парусины. Бледное, немного суровое лицо инженера резко оттенялось черным непромокаемым плащом, покрытым пятнами глины разной формы и цвета.
— А я не уверен, что нами уже все сделано для такого тяжелого испытания. Дождь шел две недели почти непрерывно. Земля напиталась влагой. Существующая машина работает только на легких суглинистых почвах. По сравнению с ними место испытания нашего комбайна представляет собою что-то вроде расплавленного чугуна. По-моему, мы уже очень размахнулись.
— Вы против технического риска, Николай Николаевич! Что с вами? Вы всегда казались мне смелым инженером. Ведь именно вы помогли мне превратить наш завод, выпускавший одни только сеялки, в экспериментальный. Вспомните, какие только конструкции машин не проходили испытание у нас! И все кончалось благополучно.
— То, что мы делали раньше, Семен Григорьевич, было не риском, а технической смелостью, основанной на уверенности в правильности решения главной задачи. Теперь мы рискуем. Кроме того, испытания машин кончались благополучно тут, у нас. А как вели себя машины на полях совхозов и колхозов? Вы знаете?
— Нет. Рекламаций мы не получали, и этого для меня вполне достаточно. А что касается риска, то всякое новое — по-настоящему новое — дело связано с риском. Подумайте только: мы с вами подняли на щит совсем примитивное предложение этого мальчика, Иванова. И что сделали! А? Что мы сделали?! Я вас спрашиваю! Эта машина — этап нашего роста. Испытание наших сил. После нее мы с вами возьмемся уже за нечто совсем небывалое. У меня есть идея, развитие которой может оказаться очень полезным для машиностроения вообще. Мы с вами напишем капитальный труд на тему…
Кутров смотрел на огромное пшеничное поле, тянувшееся вдаль бледно-желтой стерней. В глубоких бороздках тускло блестела вода.
— Пожалуй, Семен Григорьевич, — перебил он Смурова, — мы слишком увлекались общими вопросами. Это сказалось и на конструкции нашего комбайна.
— Ерунда! Настоящий конструктор не должен задумываться над подобными пустяками. Как вам известно, я никогда не был ни на Марсе, ни на Венере. Но сообщите мне, какая там почва и какие на ней растут овощи, и я сконструирую любые сельскохозяйственные машины для этих планет.
— А я так не могу и не хочу работать, Семен Григорьевич! Инженер не должен витать в облаках абстракций, — перебил Кутров.
— Ладно, ладно… — примирительно сказал Смуров: — вредно кипятиться перед серьезной работой, особенно связанной с управлением новой машиной. Я ведь недаром просил вас самого сесть за руль. Вы чувствуете пульс работающей машины. Я это хорошо знаю.
Из-под навеса раздалось глуховатое рычанье мощного мотора, лязганье металла, и на поле вышла машина, похожая на гигантский утюг, снабженная гусеницами и большими колесами, сейчас поднятыми над землей.
— Вот наш «крейсер»! — воскликнул Смуров. — В полной боевой готовности… Ну, ни пуха, ни пера! Вперед!
Задыхаясь от быстрой ходьбы, к ним подошел пожилой, дородный человек, вызывавший в памяти образ Тараса Бульбы. Это был директор одной из крупных украинских МТС, хороший знакомый Кутрова, приехавший в город в командировку.
— Здорово, Устименко! — сказал Кутров.
— Эх, опоздал! — воскликнул Устименко. — Хотел как следует разглядеть твою машину до похода. Теперь поздно: вымажется она в грязи — ничего не увидишь…
Не по годам проворно Кутров вскочил в кабину водителя и опустился на упругую кожаную подушку рядом с Ивановым, улыбнувшимся весело и доброжелательно, как будто стараясь прогнать с лица Кутрова его суровое выражение.
Очутившись в кабине, Кутров забыл о Смурове, обо всем, не относившемся к испытанию комбайна. Сквозь прозрачные оконца машины виднелось изрытое поле, деревья, тянувшиеся вдоль берега реки.
— Налево, к шесту с зеленым флажком, — сказал Иванов: — там начинается картофельное поле.
Он с радостью смотрел на Кутрова, красивое мужественное лицо которого сделалось таким спокойным.
На экспериментальный завод Иванов пришел прямо со студенческой скамьи, горя желанием строить новые, все более совершенные сельскохозяйственные машины, и на каждом шагу наталкивался он на затруднения, которые казались непреодолимыми. Кутров, словно мощный буксир, повлек Иванова вперед. Немногими, удивительно точно подобранными словами, эскизом, как будто так небрежно набросанным на первом попавшемся куске бумаги, старый инженер делал до смешного простым все то, что казалось Иванову сложным, запутанным. Благодаря помощи Кутрова Иванов быстро освоился с заводом, с его задачами.
Мысль о «вездеходном» картофельном комбайне зародилась у Иванова в прошлую дождливую осень, когда никакие машины не могли работать на вязком, насквозь пропитанном водой грунте. Необычные идеи были частыми гостями Иванова. Они кружили голову, но не выдерживали суровой трезвой проверки, производившейся Кутровым. Молодой инженер порою уже говорил себе: «Видно, нет у тебя крыльев, товарищ Иванов. Не найти тебе нехоженых дорог…». И когда пришла мысль о картофельном комбайне, Иванов торопливо прогнал ее: все равно ничего не получится. Но соблазнительное видение возвращалось и возвращалось: в осеннее ненастье, в дождь, вперед и вперед двигается по размытой водой земле комбайн инженера Иванова, не боящийся ничего, спасающий урожай. И однажды ночью, охваченный творческим порывом, Иванов примчался к Кутрову.
Всего ждал Иванов, излагая суть конструкции картофельного комбайна. Но когда он увидел, что у Кутрова дрогнули углы рта, что конструктор старается сдержать улыбку, юноша покраснел и замолчал. Если человек из жалости не хочет показать, что твои мысли вызывают у него только улыбку — это страшнее всего: страшнее открытой насмешки, упреков, сердитых слов. Дальше идти некуда.
— Ну дальше!
— Что же говорить еще… Вам смешно слушать.
— Нет, нет. Я только вспомнил кое-что смешное из своей молодости. Идея хороша. Я помогу вам…
