Олесь Донченко - Карафуто
В противоположном конце двора стоял низкий и длинный деревянный барак. Круглые окна его поблескивали строго, как очки.
Вдруг двор наполнился людьми. Они шли поодиночке и небольшими группками по двое, по трое, одни, разговаривая между собой, другие — понуро опустивши голову, будто придавленные тяжелой усталостью. Все они были в белых халатах и белых колпаках, как врачи. У каждого на боку висел противогаз.
Их прошествовало двором человек двадцать. Затем они скрылись в длинном приземистом бараке.
«Что это за люди в халатах? Врачи?»
Володя терялся в догадках. В конце концов, все это совсем не похоже на лагерь для заключенных.
Он быстро отскочил от окна, так как в дверь кто-то постучал. Это был уже знакомый офицер.
— Разрешите войти? Я пришел убедиться, что вам ничего не надо.
Он стукнул каблуками. Его круглое, луноподобное лицо выражало чрезвычайную вежливость и готовность к услугам. Но Володя видел, что самурай пришел по какой-то другой причине. В самом деле, он тут же спросил:
— Я думаю, что вам не известное место, где вы находитесь?
— Я хотел бы услышать это от вас.
Лицо офицера стало непроницаемым.
— Если вы это уже знаете, мне не приходится…
— Нет, я не знаю этого с уверенностью.
Офицер прикладывал большие усилия, чтобы разгадать, знает ли узник, куда попал. Он напряженно ловил каждое слово Володи, каждый оттенок его голоса.
— Вы не знаете наверное, но вы догадываетесь? Не так ли?
«Почему он так добивается от меня ответа?»
— Да, я догадываюсь.
— И о чем?
— Я думаю, что я попал…
Офицер напряг внимание, его глаза застыли. Но улыбка не сходила с губ.
— … в концентрационный лагерь, — закончил Володя.
Офицер, как показалось юноше, облегченно вздохнул.
— О, нет, — покачал он головой. — Не лагерь. Но вы не старайтесь об этом узнать, это для вас может быть не совсем полезно.
— Спасибо за совет. Хотя я не понимаю вас.
— Бывает полезным не понимать.
И он снова элегантно, как перед женщиной, пристукнул каблуками.
ПРОФЕССОР АЮГАВА
Володя проснулся. В комнате было темно, и он решил, что на дворе еще ночь. Но тонкий солнечный луч несмело простирался по полу.
Володя подошел к окну. Оно было закрыто со стороны двора, и луч пробивался сквозь единственную небольшую щель. Итак, ночью, когда юноша спал, окно закрыли. Это, ясное дело, было сделано для того, чтобы он не мог видеть, что делается во дворе.
Юноша снова ощутил себя узником. У него отобрали не только свободу, а даже дневной свет.
Ночь прошла тревожно. Володе виделись кошмарные сны. Но утром, обнаружив заслоненное окно, он снова ощутил, что кровь у него горячая и бушующая и что он имеет достаточно сил, чтобы не стать на колени перед самураями.
Целый день просидел Володя в темной комнате. Дважды дежурный приносил пищу, но юноша почти ничего не ел. Мучила неизвестность. Наверное, самураи узнали, кто он. Что его ждет?
Беспокоили мысли: куда он попал? Можно ли верить офицеру, что это не концентрационный лагерь? Какая, в конце концов, разница! Все равно он схвачен самураями! Удастся ли ему теперь убежать?
Какая досада! Вырваться на свободу и снова попасть в плен!
Были минуты, когда его душили слезы. Потом подкралось отчаяние. И тогда невольно появлялась мысль о том, не лучшее ли все кончить? Очень просто — разбежаться, наклонить голову и с разгону — теменем об стену!
Володя упрекал сам себя, ругал себя.
— Трус! — шептал он. — Ты испугался? Отец надеется на твою помощь, а ты думаешь о самоубийстве!
Он искал самые острые и способные всколыхнуть его слова. Он кусал губы, проклинал свое слабодушие.
И отчаяние отступало. Было хуже, когда он лежал после пыток в самурайской тюрьме, когда так далеко были всякие надежды на спасение. Появлялась уверенность, что все можно преодолеть.
И юноша готов был достойно встретить офицера. Еще в коридоре услышал он его шаги и громкий разговор с дежурными.
Офицер вошел веселый, с не сходящей с лица улыбкой. Тотчас в комнате вспыхнула электрическая лампочка.
— Вам придется извинить нас за некоторые неудобства, которые вы испытывали, — офицер показал на окно. — Я уже отдал приказ убрать завесу…
— Какое вы имеете право издеваться надо мной? — сказал Володя.
Офицер подал юноше папиросу.
— Не курите? Напрасно. Волнуетесь тоже напрасно. Я исполнял соответствующие инструкции. Должен вам сказать, что мы справлялись о вас в главной конторе лесоразработок Фуксимо. Вы самовольно оставили роботу и даже не захотели получить жалованье, которое контора удержала из вас как штраф. Теперь все хорошо, хотя вашу личность проверит еще представитель полиции. Я могу возвратить вам документы.
Офицер подал удостоверения и жетон.
— Деньги вам тоже возвратить, или, возможно, вы надумаете отдать часть мне на сохранение?
Володя понял. Офицер требовал взятки.
— Господин офицер, — ответил юноша, — бесспорно, вы можете оставить на сохранение пятьдесят иен.
Володе не жалко было отдать все деньги, лишь бы офицер выпустил его отсюда. Но назвать большую сумму он побоялся, это могло вызвать подозрение.
Офицер с очаровательной улыбкой отсчитал Володе сто пятьдесят иен. О серебряных деньгах он «забыл».
— Понимаю, — сказал он, — что такую сумму, как у вас, обычный дровосек не заработает. О! У вас есть другой надежный заработок.
Володю очень обеспокоило, что его будет проверять полиция. Возможно, что это будет сам Лихолетов. Если даже и не он, то все равно опасность разоблачения весьма высока.
— Если у вас нет для меня работы, — сказал Володя, — то, я думаю, мне можно свободно покинуть ваши владения, господин офицер.
— Владения! Ха-ха-ха… Это вы сказали чрезвычайно метко. Действительно, я — комендант этих… владений. Будем друзьями. Я — Фудзита.
— Господин Фудзита, я помню ваш совет не интересоваться местом, куда я попал. Но я повторяю свой вопрос: свободен ли я…
— Извините, — перебил офицер, — я совсем не думал оставить ваш вопрос без ответа. Вы, конечно, свободны, но вам не свободно выйти отсюда. То есть я хотел сказать, использовав ваше остроумное выражение, — не свободно оставить мои владения. Это зависит, к сожалению, не от меня, закон нарушать нельзя.
Володя понял, что офицер хитрит. Никакой свободы не было. Он, Володя, остался узником.
— Я очень удивлен, — сказал он. — Ваши слова противоречивы.
— Я вам скажу одно слово, несмотря на то, что нарушаю инструкции, — улыбнулся Фудзита, — и вы перестанете удивляться. Это слово — «лаборатория». Далее прошу меня не расспрашивать, хотя, поверьте, мне досадно обращаться к вам с такой просьбой. Но инструкция превыше всего. В том числе и собственного чувства личной симпатии к вам. Тем паче, что нам пора идти.
