Олесь Донченко - Карафуто
Кто-то подошел сзади бесшумными, легкими шагами и тихо позвал:
— Гохан! Гохан!
Володя почувствовал, что пес отпустил его. Тогда тот, неизвестный, что подошел, коротко приказал, на японском языке:
— Спокойно!
Он грубо схватил руки юноши и скрутил за спиной бечевками.
Володя все время ощущал на своей шее горячее дыхание пса, слышал глухое рычание и знал, что стоит только пошевелиться, и собачьи зубы вцепятся в него мертвой хваткой.
— Встать! — приказал неизвестный.
Володя не успел опомниться, как на глаза ему упала повязка. Сзади, на затылке, ее крепко завязал хозяин пса. Потом позвал пса и снова коротко приказал:
— Вперед!
Придерживая Володю за связанные руки, неизвестный легкими толчками указывал, куда идти.
Юноша медленно шел с завязанными глазами, чутко прислушиваясь к звукам, которые возникали вокруг него, стараясь угадать, куда его ведут.
Конечно, в лагерь.
Стук. Скрипит калитка. Она скрипит тяжело, медленно отворяясь. Так скрипят массивные железные ворота.
Разговор двух людей, наверное, дежурных, — короткий, торопливый. Володю ведут, кажется, длинным коридором.
Ступени на второй этаж. Кто-то поддерживает юношу за локоть. Его вводят в какую-то комнату и срывают с глаз платок. Свет слепит глаза, он зажмуривается. Потом видит за столом японского офицера в кителе.
— Кто ты такой? — спрашивает офицер.
Солдат-часовой с двумя звездочками на погонах подталкивает Володю ближе к столу.
— Кто ты такой, я спрашиваю? — повторяет офицер, прощупывая пленника быстрыми глазами с ног до головы.
— Дровосек, — ответил Володя. — Я работал на лесоразработках Фуксимо и…
— Почему оказался в этих местах?
— Я покинул лесоразработки и ищу другую работу.
— А что ты делал возле… возле изгороди?
— Заблудился. Думаю, что в тайге это обычная вещь. А потом наткнулся на просеку и, конечно, пошел по ней, надеясь выйти к людям.
— Ты знаешь, куда попал?
— Нет, не знаю.
— Итак, ты — дровосек?
— Дровосек.
— Ты — русский?
— Да.
— Откуда ты знаешь японский язык?
— Я очень давно, с детских лет, живу в Японии.
Офицер продолжал ощупывать фигуру Володи глазами.
— Я знаю, кто ты, — в конце концов, сказал он.
— Дровосек.
— Ты можешь говорить, что хочешь. Но я знаю. Ты — шпион.
Он нажал кнопку, и в комнату вошло двое солдат без винтовок.
— Обыщите его.
Офицер с любопытством рассматривал кремни, найденные в карманах Володи.
— Что это? — спросил он.
— Вы видите — кремни.
— Но зачем ты их носишь с собой?
— Как талисман. Эти камешки найдены в желудке барсука. Они приносят счастье.
— Встретиться с барсуком — это к беде. Так говорит простой народ.
— Но камешки, найденные в желудке барсука, — другое дело. Я сам слышал, как барсуки бьют себя в живот, и услышать это — к несчастью. Но кремни, говорю, совсем другое.
— Ты плохо говоришь по-японски. Ты приехал из России?
Офицер раскрыл найденные в карманах у Володи удостоверения.
— Ты — сын Хабарова? — спросил он другим тоном. — Почему раньше молчал об этом?
— Вы меня не спрашивали.
И здесь случилось чудо. Офицер вертел в руках медный жетон с выбитой на нем хризантемой. Его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Номер две тысячи восемь, — громко прочитал он. — Почему же ты молчал и об этом?
Володя не знал, что отвечать. Он ведь не понимал, что означает этот жетон. Офицер спросил:
— Ты давно работаешь… ну, в тайной полиции?
И здесь Володе стало все ясно. Это был значок шпиона. Приняв равнодушный вид, юноша промолвил:
— Господин офицер, я не имею права об этом рассказывать. Кроме того, здесь находятся простые солдаты…
Офицер опомнился.
— Не могу возразить, что вы имеете рацию. Вы в самом деле сын Хабарова?
— Сын Хабарова.
— Капитана Хабарова?
— Да.
Офицер что-то обдумывал. Он еще не совсем поверил.
— А почему в таком случае вы работаете дровосеком? Сын капитана, и…
— Я должен был работать среди дровосеков… вы меня понимаете?
— И в конце концов, последний вопрос: где сейчас ваш отец?
— Разве вы этого не знаете, господин офицер?
— Нет, с точностью не знаю. Он сейчас, кажется, в Токио.
— Нет, вы совсем неверно проинформированы, господин офицер. Моего отца уже нет. Его убили советские пограничники.
Офицер шумно встал из-за стола.
— Вы голодны?
— Если можно, я с готовностью б…
— Пожалуйста. А о вашем отце я, конечно, слышал. Он погиб, как герой. Сейчас вас проведут в комнату. Прошу извинить, но придется снова завязать вам глаза. Таков порядок. Инструкция. Еще раз извините. Справки, жетон и деньги остаются пока что у меня. О, не беспокойтесь, ничто не пропадет. Вы хотите что-то сказать? Я слушаю.
— Относительно талисмана… Вы понимаете, что я не придаю ему особого значения. Но… извините, я немного суеверен. Что поделаешь — так воспитан.
— Камешки вы можете получить.
— Нет, нет! Мне просто немного стыдно перед вами. Но, если все время находишься на опасной работе, то невольно сделаешься суеверным.
— Прошу, прошу. Я вас понимаю. Я сам не прохожу мимо храмов Инар[7], хотя верю только в императора.
Часовой завязал Володе глаза и отвел в занавешенную циновками комнату. Здесь не было ни стола, ни стульев, но в уголке лежало несколько подушек с вышитыми на них золотыми фазанами. Тот же дежурный принес в четырехугольной чашке рис и мясо.
Володя хорошо поужинал. Но его не покидала мысль — в самом ли деле офицер поверил? Удостоверения и жетон — вещи красноречивые, но не настолько, чтобы убедить хитрого и подозрительного самурая.
Юноша подошел к двери и легонько толкнул ее. Дверь… отворились! Дверь была не заперта!
Тем не менее, как только Володя высунул голову, возле него возник часовой.
— В коридоре нет ничего интересного, — сказал он. — Кроме того, здесь сквозняк.
— Я не боюсь простуды, — ответил Володя.
— Но я отвечаю за ваше здоровье. Молодым людям вредно поздно ложиться спать.
И он затворил дверь.
«Самурай не поверил», подумал Володя.
Но размышляя дальше над своим положением, пришел к заключению, что дежурный — это еще ничего не значит. Нельзя забывать, что это не ресторан, а концентрационный лагерь. Дежурные здесь стоят, вероятно, на каждом углу.
Володя подошел к окну. Оно было круглое, из цветного стекла. Широкий двор ярко освещали электрические фонари. Двое солдат медленно ходили взад-вперед. Штыки тускло блестели, и в ту минуту Володя почему-то очень остро ощутил их холодный, беспощадный блеск.
