Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
— Испиирь — самый сёп. А то шибко холодно!
Вскоре белоповстанцы расселись прямо на грязном земляном полу и, вооружившись ножами, нетерпеливо поглядывали на булькающие котлы.
Степан, гордый поручением, разливал по кружкам спирт. Он старался, чтобы всем досталось поровну, но Павел расщедрился:
— За нашу первую победу лей кому сколько влезет!
Разговоры смолкли. Все с жадностью набросились на еду.
Командир и помощник устроились в переднем углу, за шатким скрипучим столом. Оба были не так пьяны, хотя выпили уже изрядно. Перед ними по обеим сторонам бутылки лежало оружие. Вокруг в беспорядке навалена пища.
Станов с отвращением глотал полусырое конское мясо, но отказаться не решался. Глаза Павла округлились, белки их обметала кровяная сетка. Лицо поручика выражало скуку и равнодушие.
— Давай еще выпьем, командир, за твою победу! — усмехнувшись, предложил он и наполнил кружки.
Закинув голову, Станов первым опрокинул в себя спирт, ухнул и тыльной стороной руки вытер губы.
— Да! — произнес он задумчиво. — Последняя утеха в жизни. Больше ничего не осталось.
— С пленниками что делать будем? — нетерпеливо спросил Павел.
— Отправить на тот свет с какой-нибудь выдумкой! — пьяно хохотнул поручик. — Не приходилось разве?..
— Ладно, мы устроим! — Павел привстал, уязвленный словами помощника. — Приведите пленных, раненого тоже тащите сюда.
Он еще налил в стакан спирту, выпил, но закусывать не стал. Несколько солдат взяли ружья и вышли пошатываясь. Они позабыли закрыть за собой дверь, и в юрту хлынул мороз, растекаясь над полом плотным клубящимся облаком. Никто этого не замечал, хотя все смотрели на дверь.
Через минуту послышался нарастающий скрип снега, ругань. Отрядники втолкнули в юрту пятерых пленных. Между ними был шестой, раненый. Он не мог стоять, и товарищи поддерживали его под руки. Красноармейцев встретило гробовое молчание.
Трезвые караульные бросились к бутыли, принялись жадно пить обжигающую горло жидкость.
— Вот эти... наших! — крикнул Павел.
И точно электрический разряд подбросил повстанцев. К пленным потянулись кулаки с зажатыми в них ножами.
— Не трогать! — рявкнул Павел, машинально хватая наган.
Около пленных образовалось небольшое свободное пространство. Непокорных оттащили, расшвыряли по углам. Один упал в камелек на раскаленные угли и с воем выскочил на улицу. Рубашка на нем тлела.
— Подойди сюда! — слащаво, ласковым голосом подозвал Павел красноармейца, который стоял ближе остальных к столу.
Пленный подошел, в упор глянул на сидящих.
— Может, выпьешь? — Станов услужливо приподнял бутылку, прищурил глаз и щелкнул языком.
— Спасибо, не привык!
— О! — вскинул брови Павел и с издевкой попросил: — А ты выпей, веселей будет!
Красноармеец промолчал.
— Не желаешь, не надо, — продолжал командир с улыбкой. — Нам больше останется. Русские говорят, будто сытого гостя проще потчевать. Так ведь?
Пленный держался спокойно, и лишь мраморная, неподвластная воле бледность растекалась по лицу. Ему, видимо, очень хотелось пить, потому что он непроизвольно сделал глотательное движение и кончиком языка провел по губам. Спокойствие красноармейца начало раздражать Павла. Он взял наган, расчетливо медленно взвел курок и, прищурившись, прицелился в лоб пленного. Палец его вздрагивал на спуске. Красноармеец не шелохнулся. Лишь глаза неестественно расширились, сошлись к переносице, уставившись на маленькое черное отверстие, готовое извергнуть смерть.
— Смелый! — протянул иронически Павел. — Много, видать, нашего брата в рай переправил...
Он взял со стола небольшую красную книжку, помял ее пальцами и быстро спросил:
— Твоя?
Пленный утвердительно кивнул.
— Значит, большевик?
— Да, член Российской Коммунистической партии большевиков.
— Ага, понятно! Мы таких на березах вешали!
Станов грузно поднялся, сдвинув при этом стол, и шагнул к пленному. Но командир поймал его за локоть и усадил на прежнее место.
— Так большевик, значит, и самый настоящий? — Павел подмигнул отрядникам, сгрудившимся вокруг пленных. — Сёп! Сейчас будешь говорить... Как его... забыл! Кто у вас там самый главный? С бородой еще. А, вспомнил! С Марксом будешь говорить по-прямому, без задержки.
Лицо захваченного бойца сделалось белее снега. Он плюнул в лицо Павлу.
— Клади его! — взревел тот.
Белоповстанцы навалились на красноармейца, швырнули на пол. И началась расправа. Пленный стиснул зубы. Только бы выдержать, не закричать истошным, звериным криком, не показать своей слабости.
— Чего ждете! — неистовствовал Павел. — В ножи его! От пупка начинай!
Острый, как бритва, нож вошел в живот...
Дикая расправа продолжалась до утра. На полу загустела лужа крови.
Шестой, раненый, не дождался своей очереди. Он сошел с ума. Но и его не пощадили. Ему отрубили руки и ноги...
К рассвету, одуревшие от спирта и крови, отрядники свалились спать. Стало слышно, как на дворе громко ржали некормленые кони. Наступая на спящих, на замученных, Павел выбрался на улицу. Небо было безоблачное. Над тайгой понуро висел ущербный месяц.
На тропинке после Павла остались красные отпечатки следов.
Глава шестая
Чуя близкий дом, лошади бежали резво, без понуканья. Они мотали гривастыми головами, пофыркивали, стараясь сбить с ноздрей наросшие кусочки льда. Некоторые на ходу хватали снег, утоляя жажду. Зимой якуты лошадей не поят. Однообразно, визгливо скрипели полозья. И в этих тягучих звуках угадывался какой-то тоскливый, стонущий напев, хватающий за сердце.
Гробовое молчание царило на санях. Белоповстанцы боялись пошевелиться, глянуть друг на друга. Когда окончательно улетучились из головы одурманивающие пары спирта, каждый с ужасом вспомнил происшедшее. Неужели это было в самом деле? Может быть, всем приснился одинаково кошмарный сон?
«Как же это произошло? — мучительно думал каждый. — Разве красные первыми напали и начали мучить нас?»
Степан перевязывал соседу простреленную ногу. Тот лежал, напружинив мышцы, уставившись немигающим взглядом в хмурое небо. Губы у него запеклись и подергивались.
Кончив перевязку, Степан задумался, бессильно свесив голову. Мысли возникали одна за другой, отчетливые, холодные, неумолимые. Степан безжалостно судил себя, судил других за вчерашнее. И до боли было стыдно родной тайги, что его честные руки забрызганы кровью. Убежать бы куда-нибудь, остаться одному со своей гнетущей тревогой. А лучше всего уйти бы от Павла. Он безжалостный человек — это он придумал такую страшную казнь красноармейцам. Не он ли приказал пить кому сколько вздумается? Пьяный — хуже бешеного волка. «Убежать! Уйти от Павла!» — настойчиво свербило в мозгу. Однако Степан прекрасно понимал, что никуда он от хозяина не уйдет. У него есть семья, которую надо кормить. А он, хамначит, весь во власти тойона.
