Александр Дюма - Ожерелье королевы
– О, конечно, заслужили, ваше высокопреосвященство!
– Но вас он не имеет счастья знать.
– Мы говорим не по существу.
– А что, если вы выйдете от меня вместо того, чтобы я вышел от вас?
– Чтобы я вошла в ваш дворец, ваше высокопреосвященство?
– Но ведь вы же придете к священнику!
– Священник – не мужчина, ваше высокопреосвященство!
– Вы очаровательны! Что ж, речь ведь идет не о моем дворце – у меня есть дом.
– То есть домик, говоря напрямик!
– Нет, нет, дом для вас!
– Ах, дом для меня! – произнесла графиня. – Где же это? Я понятия не имела об этом доме.
Кардинал снова было сел, но тут он поднялся.
– Завтра в десять утра вы получите адрес. Графиня покраснела, кардинал учтиво взял ее за руку. И на сей раз поцелуй был одновременно и почтительным, и нежным, и дерзким.
Они раскланялись с тем остатком улыбающейся церемонности, который указывает на близость в недалеком будущем.
– Посветите его высокопреосвященству! – крикнула графиня.
Появилась старуха и осветила кардиналу дорогу.
Прелат вышел.
«Так, так! – подумала Жанна. – Сдается мне, что это большой шаг в свет».
«Ну, ну, – поднимаясь в карету, подумал кардинал, Я разом убью двух зайцев. Эта женщина слишком умна, чтобы не завладеть королевой так же, как завладела она мной»!
Глава 16.
МЕСМЕР И СЕН-МАРТЕН
Было время, когда Париж, свободный от дел, Париж, весь отдавшийся досугу, всецело проникся страстью к тем вопросам, которые в наше время составляют монополию богатых, коих именуют людьми бесполезными, и ученых, коих именуют лентяями.
В 1784 году, то есть в ту эпоху, до которой мы довели наш рассказ, модным вопросом, который всплыл на поверхность, который носился в воздухе, который стоял в головах всех сколько-нибудь начитанных людей, подобно облакам в горах, был месмеризм – таинственная наука, неточно определенная своими изобретателями, которые, не видя необходимости в том, чтобы демократизировать свое открытие с момента его рождения, предоставили ему взять себе имя человека, то есть аристократический титул, вместо одного из научных названий, заимствованных из греческого, с помощью коих чрезмерная скромность современных ученых вульгаризирует ныне любую часть науки.
Доктор Месмер, как сообщила нам сама Мария-Антуанетта, прося разрешения у короля нанести ему визит, пребывал в Париже. Пусть же и нам разрешат сказать несколько слов о докторе Месмере, чье имя, ныне удержавшееся в памяти небольшой группы адептов, в ту эпоху, которую мы пытаемся живописать, было на устах у всех.
Около 1777 года доктор Месмер привез из Германии, этой страны туманных мечтаний, науку, переполненную облаками и молниями. При свете этих молний ученый видел только облака, образовывавшие у него над головой темный свод; человек заурядный видел только молнии.
Месмер дебютировал в Германии диссертацией о влиянии планет. Он пытался установить, что небесные тела, благодаря той силе, которая создает взаимное притяжение, оказывают влияние на тела одушевленные, в особенности же – на нервную систему посредством некоего тонкого флюида, наполняющего собой всю вселенную. Но эта первая теория была весьма абстрактной. И Месмер отказался от этой первой системы, чтобы броситься в систему магнетизма.
Магниты в ту эпоху были хорошо изучены; их свойства, симпатические и антипатические, заставляли минералы жить почти человеческой жизнью, придавая им две величайшие страсти в человеческой жизни; любовь и ненависть. А следовательно, магнитам приписывали удивительные возможности излечения больных. И Месмер присоединил действие магнитов к своей первой системе и попытался увидеть, что он может извлечь из этого соединения.
К несчастью для Месмера, по прибытии в Вену он обнаружил обосновавшегося там соперника. Увидев это, Месмер, будучи человеком, наделенным богатым воображением, заявил, что он отказывается от магнитов как от вещей бесполезных и что отныне он будет лечить не минеральным магнетизмом, но животным магнетизмом.
Это слово, сказанное как новое слово в науке, не означало, однако, нового открытия: магнетизм, известный у древних, использовался и в египетских посвящениях в таинства, и в греческом пифиизме; в средние века он сохранялся как традиция; Месмер приступил к изучению этой науки, разрозненной и порхающей подобно тем блуждающим огонькам, которые ночью пробегают над прудами; он создал из нее законченную теорию, единую систему, которой дал имя «месмеризм».
Он приехал во Францию, принял из рук Доктора Шторка и окулиста Венцеля семнадцатилетнюю девушку, страдавшую заболеванием печени и слепотой, и через три месяца заболевание было вылечено, слепая видела совершенно ясно.
Это исцеление убедило множество людей, среди них врача по фамилии Делон: из врага он сделался приверженцем.
С этого момента слава Месмера все возрастала: Академия высказалась против новатора, двор высказался за него.
Французский же народ был увлечен: его неудержимо влекло к себе это странное чудо месмеровского флюида, который, по утверждениям адептов Месмера, возвращал здоровье больным, делал безумцев разумными, а мудрецов – безумцами.
Таким образом, этот человек, который по прибытии в Париж не нашел никакой поддержки, даже со стороны королевы, его соотечественницы, охотно поддерживавшей своих земляков, этот человек поистине царил в общественном мнении, оставив далеко позади себя короля, о котором никогда не говорили, г-на де Лафайета27, о котором еще не говорили, и г-на де Неккера28, о котором больше не говорили.
Глава 17.
ЧАН
Картина эпохи, которую мы попытались нарисовать в предыдущей главе, в которой жили наши герои, и людей, которые занимали умы, может извинить в глазах читателя то невыразимое рвение, с каким парижане стремились попасть на зрелища исцеления, устраиваемые публично Месмером.
Так, даже король Людовик XVI, который если и не любопытствовал, то, во всяком случае, ценил новинки, поднимавшие шум в его добром городе Париже, разрешил королеве, при условии, как помнит читатель, что августейшую посетительницу будет сопровождать одна из принцесс, даже король позволил королеве один раз увидеть, в свою очередь, то, что видели все.
Это было через два дня после того визита, который нанес г-же де ла Мотт г-н кардинал де Роан.
Небо, ясное и голубое, зажигало первые звезды, когда г-жа де ла Мотт, одетая так, как одеваются элегантные женщины, являющие все признаки богатства, въехала в фиакре – госпожа Клотильда выбрала самый новенький, какой только могла, – на Вандомскую площадь и остановилась напротив дома величественного вида.
Это был дом доктора Месмера.
Помимо фиакра графини де ла Мотт, великое множество экипажей и портшезов стояло перед этим домом, а помимо экипажей и портшезов, человек двести – триста любопытных топтались по грязи и поджидали выхода исцеленных больных или прихода больных, нуждавшихся в исцелении.
Больные, почти сплошь богатые и титулованные, приезжали в каретах с гербами, их выносили и несли лакеи, и этот груз, завернутый в меховые шубы или в атласные длинные женские накидки, служил немалым утешением для несчастных, голодных и полуголых, которые видели у этих дверей явное доказательство того, что Бог делает людей здоровыми или нездоровыми, не справляясь об их генеалогическом древе.
И вот через эту толпу, жаловавшуюся, насмехавшуюся, восхищавшуюся, а главным образом – шептавшуюся, прошествовала в маске графиня де ла Мотт, прямая и спокойная; ее шествие не оставило других следов, кроме фразы, повторяемой, пока она проходила:
– Ну, эта, видать, не такая уж больная!
Но если графиня де ла Мотт не была больна, что было ей делать у Месмера?
В самом деле: графиня де ла Мотт много думала о своей беседе с кардиналом де Роаном, а главное – о том особом внимании, коим кардинал почтил коробочку с портретом, забытую или, вернее, потерянную у нее.
И так как в имени владелицы коробочки с портретом и заключался секрет внезапной любезности кардинала, графиня де ла Мотт подумала о двух способах узнать это имя.
Сперва она прибегла к наиболее простому.
Она съездила в Версаль, чтобы навести справки в бюро благотворительного учреждения о дамах-немках.
Читателю нетрудно догадаться, что там она никаких разъяснений не получила.
Спросить прямо де Роана об имени, которое он заподозрил, значило, во-первых, показать ему, что у нее возникли кое-какие мысли на его счет, а во-вторых, это значило отказаться от удовольствия и от заслуги сделать открытие вопреки всем на свете и без всяких возможностей.
И раз тайна была и в поступке дам, посетивших Жанну, и в удивлении и в недомолвках де Роана, стало быть, тайно и надо было узнать разгадку всех этих загадок.
К тому же для такой женщины, как Жанна, в борьбе с неведомым была неотразимая прелесть.
Она слышала разговоры о том, что уже некоторое время в Париже пребывает некий человек, ясновидец и чудотворец, который изобрел способ удалять из человеческого организма недуги и боли, как некогда Христос изгонял бесов из тел бесноватых.
