Александр Дюма - Ожерелье королевы
Она слышала разговоры о том, что уже некоторое время в Париже пребывает некий человек, ясновидец и чудотворец, который изобрел способ удалять из человеческого организма недуги и боли, как некогда Христос изгонял бесов из тел бесноватых.
Она узнала, что этот человек не только лечит физические заболевания, не изгоняет из Души и таинственную скорбь, которая ее подтачивает. Во время его всемогущих заклинаний клиенты, размякнув, превращались в покорных рабов.
Дело было в том, что во сне, который наступал вслед за страданиями, после того, как ученый врач успокаивал самую взбудораженную натуру, погружая ее в полнейшее забвение, душа, зачарованная отдыхом, которым она была обязана этому волшебнику, всецело отдавалась в распоряжение своего нового господина. И он управлял всеми ее действиями, управлял всеми ее нитями, и, таким образом, каждое движение этой благодарной души, как ему казалось, передавалось ему посредством некоего языка, имевшего то преимущество или же ту невыгоду в сравнении с человеческим языком, что он никогда не лгал.
В этом заключается раскрытие некоторого количества сверхъестественных тайн.
Госпожа де Дюра отыскала таким образом ребенка, украденного у кормилицы; госпожа де Шатоне – английскую собачку величиной с кулак, за которую она отдала бы всех детей на свете; господин де Водрейль – локон, за который он отдал бы половину своего состояния.
Эти признания делались «ясновидцами» или «ясновидицами» после магнетических действий доктора Месмера.
Таким образом, в дом прославленного доктора можно было прийти и выбрать тайну, самую подходящую для того, чтобы применить к делу свою способность сверхъестественного гадания, и графиня де ла Мотт правильно рассчитала, что на одном из сеансов она встретит этот единственный в своем роде объект ее увлекательных поисков и таким способом узнает владелицу коробочки, которая в настоящий момент составляла предмет ее самых захватывающих интересов.
Вот почему она столь поспешно устремилась в зал, где собирались больные.
Посреди салона, под люстрой, свечи которой давали только очень слабый, почти угасающий свет, заметна была широкая лохань, закрытая крышкой.
Это была лохань, именуемая чаном Месмера. Он был почти доверху полон насыщенной сернистыми элементами водой, которая сгущала свои миазмы под крышкой, чтобы наполнить ими перевернутые бутылки, методически расставленные на дне чана.
Так возникало пересечение таинственных потоков, влиянию которых больные были обязаны своим исцелением.
К крышке было припаяно железное кольцо, к которому была прикреплена длинная веревка.
Слуга, державший конец этой длинной веревки, привязанной к крышке чана, крутил ее кольцами вокруг пораженных болезнью частей тела так, чтобы все, соединенные одной цепью, были одновременно пронизаны электричеством, находившимся в чане.
Потом, чтобы ни на секунду не прерывать действия животных флюидов, видоизменяемых и передаваемых всякому существу, больные, по совету доктора, должны были трогать друг друга либо за локоть, либо за плечо, либо за', ступню, чтобы спасительный чан посылал каждому телу одновременно свою всемогущую теплоту и обновление.
Эта медицинская церемония была, разумеется, весьма любопытным зрелищем, и читатель не удивится, что оно до такой степени возбуждало парижское любопытство: двадцать – тридцать больных, расположившихся вокруг ванны; слуга, безмолвный, как и все присутствующие, и обвивающий их веревкой, как Лаокоона и его сыновей обвивали змеиные кольца29; наконец сам этот человек, крадучись удаляющийся после того, как он указал больным на железные стержни, которые, будучи вставлены в каждое отверстие ванны, должны были служить самыми непосредственными проводниками оздоровляющего действия месмеровских флюидов.
Как только начинался сеанс, по салону сразу же начинало циркулировать мягкое, пронизывающее тепло; оно расслабляло натянутые нервы больных, постепенно поднималось от пола до потолка и вскоре насыщалось нежными ароматами, под парами которых тяжелели и склонялись даже самые мятежные головы.
Видно было, как больные попадают под воздействие этой полной неги атмосферы, когда сладкая, проникновенная музыка, исполняемая незримыми инструментами и незримыми музыкантами, внезапно, подобно мягкому пламени, затихала среди этих ароматов и тепла.
На всех лицах, поначалу оживленных удивлением, мало-помалу появлялось чувственное наслаждение, наиболее полное там, где оно было особенно необходимо. Душа сдавалась; она выходила из того убежища, где она прячется, когда ее осаждают недуги тела, и, свободная и радостная, распространялась по всему организму, покоряла материю и сливалась с нею.
То было мгновение, когда каждый больной держал в пальцах железный стержень, прикрепленный к крышке чана, и направлял этот стержень себе на грудь, на сердце, на голову – на место, особенно сильно пораженное болезнью.
А теперь пусть читатель вообразит блаженство, заменившее на всех лицах страдание и тревогу; пусть читатель представит себе всепоглощающую, себялюбивую дремоту, прерываемую вздохами тишину, давящую на все это собрание, и он получит самое полное представление о той сцене, которую мы сейчас набросали через две трети века, прошедших с того дня, когда она состоялась.
Скажем отдельно несколько слов об актерах.
Среди пламенных адептов Месмера, которых, быть может, делала приверженцами его учения признательность, выделяли некую молодую женщину с красивой фигурой, с красивым лицом, несколько экстравагантно одетую, женщину, которая, находясь под магнетическим воздействием, без конца прикладывала стержень к голове и к надчревной области, закатывая свои красивые глаза, как если бы вся она совершенно изнемогала, а тем временем руки ее вздрагивали от начинавшейся нервной дрожи, указывавшей на вторжение магнетического заряда.
Когда голова ее откинулась на спинку кресла, каждый из присутствующих мог сколько угодно разглядывать этот бледный лоб, эти судорожно вздрагивающие губы и эту прекрасную шею, то красневшую, то бледневшую от мгновенных приливов и отливов крови.
Тут два-три человека из присутствовавших, многие из которых не сводили удивленных глаз с этой молодой женщины, сообщили друг другу без сомнения странную мысль, и она удвоила внимание любопытных.
В числе этих любопытных была графиня де ла Мотт: не боясь, что ее узнают, или же мало беспокоясь об этом, она держала в руке атласную маску, которую она надела перед тем, как пройти через толпу.
К тому же графиня де ла Мотт заняла такое место, где ей можно было избежать почти всех взглядов.
Она держалась у дверей, прислонившись к пилястру, за драпри, и оттуда, невидимая, видела все.
Но среди всего, что она видела, наиболее достойным внимания показалось ей лицо этой молодой женщины, наэлектризованной месмеровским флюидом.
Оно в самом деле так ее поразило, что в течение нескольких минут графиня оставалась на своем месте, прикованная к нему непреодолимой жаждой видеть и знать.
«Ой – прошептала она, не отрывая глаз от прекрасной больной. – Это несомненно дама-благотворительница, которая приезжала ко мне вчера вечером и которая была единственной причиной того глубокого интереса, который выказал ко мне его высокопреосвященство кардинал де Роан».
Вполне убежденная, что не ошиблась, жаждавшая воспользоваться случаем, который значил для нее больше, чем ее розыски, она подошла поближе.
Но в этот момент страдавшая судорогами молодая женщина закрыла глаза, стиснула зубы и слабо забила по воздуху руками.
Этот припадок, словно электрический ток, пробежал по большинству больных, чей мозг был насыщен шумом и благовониями. Было вызвано нервное возбуждение. Вскоре мужчины и женщины, увлеченные примером их молодой товарки, принялись бормотать, испускать вздохи, крики и, двигая руками, ногами и головами, открыто и непреоборимо впали в то состояние, которому мэтр Дал название кризиса.
Графиня де ла Мотт вместе с другими любопытными прошла во второй зал, предназначавшийся для больных, и услышала, как какой-то мужчина закричал:
– Это она, это, конечно, она!
Вдруг в глубине первого зала появились две дамы, опиравшиеся одна на другую и сопровождаемые на некотором расстоянии человеком, у которого была типичная внешность доверенного слуги, хотя одет он был как горожанин.
Осанка этих женщин, особливо одной из них, так глубоко поразила графиню, что она сделала шаг к ним навстречу.
В это самое мгновение громкий крик, донесшийся из зала и слетевший с уст страдающей судорогами, привлек к себе всех присутствующих.
И тут человек, который уже сказал: «Это она!» и который находился поблизости от графини де ла Мотт, вскричал:
– Да посмотрите же, господа: это королева! При этом слове Жанна вздрогнула.
– У королевы припадок! – подхватили другие голоса.
