Николай Прохоров - Комендант брянских лесов
— Будет, значит, и им лихо? Ну, ничего, сынок, мы потерпим, — уже спокойнее проговорила старуха, поправляя черный платок, спустившийся на лоб. — В крайности в лес уйдем. Туда не придут, побоятся.
V
После операции Гуров уехал с докладом в объединенный штаб брянских партизанских отрядов. Штаб находился в центре лесного массива, километрах в пятидесяти от отряда. Туда же были отправлены и пять пленных немцев, оставшихся от каркауховского гарнизона.
Выставив посты и выслав разведку, отряд расположился на отдых. Одни прикорнули на траве, в тени деревьев, другие, охотники поспать, не вылезали из шалашей.
Егор сидел в шалаше и разбирал трофейный пистолет. Старый артиллерист, укрывшись с головой плащ-палаткой, сладко всхрапывал во сне. Странный булькающий звук заставил его приоткрыть глаза. Егор протягивал ему плоскую алюминиевую кружку, наполненную жидкостью, распространявшую сладковатый запах.
У Ефима пропали остатки сна.
— Ну-ка, оскоромься, — проговорил Егор смеясь.
— В Карнауховке достал? — спросил артиллерист, осторожно принимая кружку.
— Вихлянцев одолжил жбанчик, литра на три, — пошутил разведчик. — Первач!
Ефим выпил, удовлетворенно крякнул, понюхал корочку хлеба и еще раз крякнул.
— Важно! — проговорил он, блаженно улыбаясь.
— Опрокинь-ка еще одну кряду да пойдем к костру, там ребята балагурят.
— Пожалуй, хватит, — нерешительно проговорил Ефим, но тотчас же добавил: — Разве половиночку...
— А это вот чистый спирт, — издали показал Егор пол-литровую бутылку, — хочу командиру подарить.
— Это правильно, — одобрил Ефим. — Пускай по чарочке пропустят с Михаилом Сергеевичем перед обедом.
— А вдруг спросят, где взял? Особенно комиссар не любит этого.
— А что, может наказать? — встревожился Ефим.
Разведчик лукаво улыбнулся.
— Ничего, скажу, что на дороге нашел.
Приятели выпили еще и вышли из шалаша навеселе.
Невдалеке от раскидистой ели партизаны разложили костер. Стояла ясная погода. Полуденное солнце светило так ярко, что пламя было почти незаметно, хотя сухие сосновые ветки на глазах превращались в уголь. Насушив над огнем зеленого табаку, партизаны с удовольствием покуривали и вели неторопливую беседу. Костер обдавал людей ласковым теплом, будил воспоминания о домашнем уюте, о мирной жизни, которая казалась теперь далекой, сказочной.
Невдалеке от костра сидел Егор, необычно молчаливый. Бросив в огонь окурок, разведчик тихо, как бы про себя, запел:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел...
Из шалашей выходили на песню бойцы, осторожно, чтобы не помешать, приближались к костру, откашливались в кулак, подлаживались к мелодии.
Сначала тихо, вполголоса, словно каждый вел с другом только им понятный, задушевный разговор, несмело звучала песня. Потом все вольнее и шире разливалась мелодия и где-то терялась в лесных далях. Закончив куплет, певцы каждый раз прислушивались к удалявшимся отзвукам, затем снова неторопливо продолжали:
С рассветом глас раздастся мой.
На славу иль на смерть зовущий...
Пели истово, от всей души, как могут петь только русские люди в суровый час больших испытаний. Куликов сидел у костра среди бойцов, тихо подпевал и удивлялся воздействию песни на этих суровых, внешне огрубевших людей.
Лица у всех серьезные, одухотворенные. Увлеченный пением Егор устремил невидящие глаза куда-то поверх деревьев, и на его лице отразилась глубокая грусть.
Отрядный кашевар Петровна перестала хлопотать у костра и, скрестив на груди пухлые, красные от жара руки, стояла погруженная в свою думу. И Ефим, в стороне хлопотавший у пушки, присел на пень и густой октавой гудел себе под нос. «Как поют, — думал он, — ну словно присягу принимают. Сейчас видно, что совесть-то у каждого чиста».
«Ведь они, пожалуй, не все еще знают, что я пришел к ним из тюрьмы, осужденный советской властью», — удрученно размышлял Ефим, старательно подтягивая хору.
Эти тяжелые думы часто посещали его, особенно в часы отдыха. В минуты таких раздумий старый солдат испытывал неодолимое желание очистить душу, рассказать всему отряду, как случилось с ним несчастье. Может, поняли бы они....
— М-да... — в мечтательном раздумье сказал Егор, когда смолкла песня. — А что, скажите, товарищ комиссар, американцы с англичанами откроют нынче второй фронт? Ведь теперь бы им в самый раз. Гитлер все силы бросил на Россию.
Все с любопытством посмотрели на комиссара, ожидая, что он ответит. Вопрос этот неизменно волновал людей. Находясь в глубоком тылу врага, партизаны страстно желали соединиться с частями наступающей, Красной Армии. Каждый по-своему рисовал себе счастливую минуту встречи. Они внимательно следили за событиями, с благоговением слушали краткие сообщения радиста, который по утрам принимал последние известия. Газеты, листовки, сводки Советского информбюро, приходившие с большим опозданием, читались с огромным интересом.
— Обещают союзнички активизироваться, — неопределенно ответил комиссар на вопрос Егора.
Его ответ не только не удовлетворил, но скорее огорчил каждого.
— А что им жалко крови советских людей? — мрачно заговорил Дорогавцев. — Он, хоть тот же Черчилль, сидит, наверное, теперь в бомбоубежище да руки потирает.
— А фашисты прут, все новые эшелоны с войсками подбрасывают, — вставил кто-то, — наступают. Сталинград окружили...
— Захлебнутся! — с сердцем произнес Дорогавцев.
— Да мы им здесь свой второй фронт устроим. Наша задача... — заговорил один из партизан и запнулся. Он, видимо, затруднялся определить задачу.
— Задача простая, — поддержал Егор: — Где бы ты его, фашиста, ни встретил — уничтожай, как саранчу. Увидел на дороге — бей, заметил в окне хаты — бей, мелькнула его рожа в вагоне — опять же не зевай, лови на мушку.
— Вот это и есть реальная, настоящая помощь Красной Армии, — сказал комиссар, с улыбкой глядя на Егора. — Пусть советская земля горит под ногами захватчиков!
Несколько дней подряд Ефим не отходил от пушки. Он разбирал ее, прочищал, проверял исправность. Командир назначил в помощь Ефиму бывшего красноармейца Костю Гравина. Старый солдат начал было обучать «второго нумера», как он звал помощника, артиллерийскому делу. Но тот знал пушку превосходно. Он, оказывается, служил в артиллерии. Хуже было с ездовым. Бывший колхозный счетовод из Севского района Песков, флегматичный малый, вызывал опасения у старого артиллериста.
— Подведет меня этот растяпа в горячий момент! — сокрушался старик.
