Халва - Олег Лаврентьев
Я тогда не знала, какой человек Кашан, но злых его глаз уже боялась. Я лежала в кровати и просила Богов, чтобы с Уларой ничего не случилось. Но она скоро заболела. Не умирай, Улара, просила я. Я носила ей лучшее сено, давала пить теплую воду, а корова лежала и смотрела на меня тоскливо-тоскливо. Жалела меня. Три месяца болела, три месяца шло ко мне горе и пришло.
Умерла Улара, мать вышла замуж за Кашана. Кашан меня сразу возненавидел. Ненавидел за то, что мать меня любила, хотел, чтобы она любила только его. А как может мать не любить свою дочь? Кашан меня бил, мать бил… Мать ничего не говорила, только крепко прижимала к себе и долго держала. Только один раз не выдержала, расплакалась. Кашан тогда меня хлыстом ударил, очень больно, шрам на спине навсегда остался. Мать схватила меня, заплакала. Прости, говорит, из-за меня страдаешь. А через неделю заболела. Тогда горе ко мне тоже долго шло, полгода. Мать не хотела умирать, меня боялась оставлять. А я надеялась. Пока лето было, надеялась, а когда осень наступила, поняла, что мать не переживет зиму. Вот тогда я очень хорошо узнала, что такое медленное горе.
Тогда я Кашана перестала бояться. Решила – умрет мать, я в реку брошусь, утону. Я бы так и сделала. Когда мать похоронили, я на следующий день к реке пошла. Спустилась вниз, а там бабушка Асан стоит. Здравствуй, говорит. Я поздоровалась. Зачем пришла? – спрашивает бабушка. За водой, говорю. А где ведра? Я молчу. Тогда бабушка Асан и говорит: У тебя все еще будет, Шинентак, семья, дети, любовь. Потом погладила меня по голове, отвела домой и накормила теплыми лепешками… Пошли, чего стоишь.
Они пошли дальше.
Еджик обдумывал слова Шинентак и вынужден был признать, что лучше встречаться с внезапным горем. А еще подумал, что глядя на Шинентак, никак не скажешь, что она такая отчаянная. Решила, что пойдет утопиться, и пошла. Еджик представил себе холодную воду зимой, как она обжигает тело, проникает в рот, в легкие… и содрогнулся.
– Салана, наверное, скоро замуж выйдет, – опять без перехода сказала девочка.
– Как это? – удивился Еджик. – Она же… школьница.
– Ну и что, зато высокая и красивая.
– А за кого она выходит замуж?
– Таскан, ты его не знаешь. Он не алпат, сартак, живет в Укете. Он взрослый, ему двадцать лет. Стройный, красивый, богатый.
– Завидуешь? – усмехнулся Еджик.
Он любил подтрунивать над разговорами Шинентак о замужестве. Шинентак удивленно посмотрела на него.
– Нет. Салана не любит его. Так бывает, что за любимого человека выйти нельзя, – девочка вздохнула, – но Салана еще молодая, есть время искать. Жизнь с нелюбимым – горе, Салана идет ради богатой жизни.
– Откуда ты знаешь, что она его не любит? Рассказала?
– Не рассказала, конечно, кто о таком расскажет. Видела, как она на него смотрит – равнодушно. Когда в Укет переедут, сами жить будут, что будет?
– А что?
– В гости сартаки приходить будут, свои песни петь, свои сказки рассказывать, Салана для них чужая. Она все это понимает, условие поставила, чтобы в город уехать, там жить.
– А этот Таскан, он точно богатый?
– Да. Его отец старший охранник, алмазы охраняет в Ала-Алпат. Там большие деньги дают. У них в Укете большой дом из камня.
– Понятно. Шинентак, а почему ты так много обо всем этом думаешь?
– О чем?
– О замужестве, о семье?
Девочка остановилась и удивленно подняла брови:
– А почему ты, Ежи, об этом не думаешь? Разве это не самое важное в жизни – создать хорошую семью?
Еджик почесал затылок. Вот Шинентак, озадачила. Нет, конечно, он думает. Думает, как они с отцом уедут, он встретится с Найдой, они будут вместе жить. Гулять будут по выходным, на велосипедах ездить. Хорошо будут жить, счастливо. Только он не может об этом часто думать. Если об этом постоянно думать, начинаешь волноваться, переживать. Лучше всего ждать, отвлекаясь на постороннее.
– Когда у тебя такое лицо, я знаю, что ты думаешь о ней, – тихо сказала Шинентак.
Еджик вздрогнул и улыбнулся.
– Не завидую твоему мужу, Шинентак, ты будешь знать все его мысли.
– Наоборот, это хорошо, – покачала головой девочка. – Мужчины гордые, не всегда рассказать могут. А как помочь, если не знаешь, что в голове? Тогда приходится читать по глазам, по хмурому лбу, насупленным бровям.
– Кто это тебе все рассказывает? – рассмеялся Еджик.
– Бабушка Асан. Она умная и добрая, тебя любит, а ты так редко к ней заходишь.
– Хорошо, – рассмеялся Еджик, – уговорила. Пошли к бабушке Асан.
Шоферу приходилось трудиться и день и ночь. Возить зерно, муку, овец, кирпичи. Случалось, машина ломалась, застревала, поэтому Еджик ничуть не удивился, когда отец как-то вечером не вернулся из поездки. Была поздняя весна, ночи стояли теплые. Даже если отец сломался в дороге, не замерзнет, это не зима.
На следующий день Еджика забрали со второго урока к директору. В кабинете директор, не глядя в его сторону, сказал, что отца убили.
Это было так невероятно, что Еджик не поверил. Это ошибка. Убили кого-то другого, а отец жив. Он скоро вернется, директор путает. Даже когда стоял возле ямы и видел, как в нее опускают гроб, не верил. Отец вернется, они поедут в город, у них будет квартира в хорошем районе…
Вечером пришла Шинентак. Еджик сидел в темноте и смотрел в окно. Он не думал, что это Шинентак, она редко приходила к ним домой. Он подумал, что это бабушка Асан, но это была Шинентак.
Девочка зажгла лампочку, поставила на стол горшочек с гороховой кашей:
– Ешь.
Он равнодушно подвинул к себе горшочек, ковырнул пару раз ложкой и отодвинул.
– Не хочу.
Она снова подвинула к нему горшочек:
– Ешь и пойдем.
– Куда?
– К старейшине.
– Зачем?
Девочка зло сжала кулаки, топнула ногой и зашипела на алпатском вперемешку с дорским:
– Ш-па..аш-ал. Глупый!.... Ш-пи..ашь… Думаешь, все…. У меня па..аш, никого, тоже все!?… Ш-па..аш-ал Асан говорит, все будет…. Семья, дети, любовь! И я верю, будет! Верю!
Еджик не хотел спорить и молча встал.
– Пошли.
