Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Через двадцать минут мы вставляли плёнку в кассету, укладывали их обе в камеру и закрывали крышку так непринужденно, будто родились с фотокамерой в руках.
Потом дядя Миша целых два часа совсем не напрасно угробил на разъяснение установки самых разных сочетаний диафрагмы с выдержками при любой погоде, в любое время суток, на улице и в помещениях самых разных. С окнами, без окон, при дневном свете или идущем от электролампочек. Научил как делать красивые снимки когда солнце позади предмета съёмки, показал как снимать портреты и объекты в движении. Для повторения наговоренных инструкций Жердь быстро записывал всё на листках редакционной бумаги собственным химическим карандашом, который постоянно слюнявил для чёткости письма и, если глядеть на него издали, то он вполне достоверно смахивал на восставшего из праха мертвеца с синими губами и провалившимися от усталости потусторонней глазами. Ещё час Михал Николаевич показывал, а мы по очереди повторяли довольно сложную операцию по вкручиванию отснятой пленки в бачок для проявки и закрепления пленки. Причём с закрытыми глазами, поскольку это делается в полной темноте. Мы поначалу безуспешно терзали какую-то старую его плёнку, а потом как-то вдруг и внезапно она стала вкручиваться просто и легко, как шнурок в кеды.
– Ну, дядя Миша! – восклицали мы вразнобой по ходу развития всех успехов. – Ну, профессор!
Негруль скромно жевал губами и отмахивался.
– Чего б другое, так там и я обалдуй несуразный. А фотографирую уже сорок пять лет. С тринадцати. Тогда были только ящики такие желтые на треноге. Как сейчас в фотостудиях для съёмок народа на паспорт или с руками на коленях на фоне декорации, где плавают лебеди по озеру с камышом. Магниевой вспышкой ещё успел поснимать. Во как! И камерой «Фотокор» работал. Страшная такая с виду! Но на пластинки и на широкую плёнку работала отменно. Жаль, не выпускают их уже. Ну, всё. Давайте, чешите на улицу. Снимайте всё, что видите. Стоячее, летящее, бегущее и несколько портретов. Уговорите людей сняться. И да! Напоминаю, магазин вот тут. За углом. Его тоже снимите. И друг друга. Потом проявим и напечатаем. Помните, что на пленку влезает тридцать шесть кадров всего.
Он ещё не договорил, а во мне уже бурей вздымалась творческая мощь, тянувшая меня на простор, туда где жизнь бегущую можно остановить на мгновение и оставить этот миг навсегда. Сначала на плёнке, потом на фотокарточке. А остановить и удержать мгновение – это волшебство. Это прямо-таки власть над временем. Жердь, похоже, в голове имел примерно ту же мысль, а в заднице острое шило. Оно и подкинуло его над стулом раньше меня и он, успев выхватить у замершего от катастрофического всплеска наших творческих порывов дяди Миши аппарат, вылетел из комнаты, оставив после себя сильный порыв ветра, сумевший дверью хлопнуть аж три раза. Я догнал его уже метров за сто от редакции. Он расчехлил «Смену» и как с автоматом наперевес выбросился на дорогу и нацелился на отъезжающий от остановки автобус ЛиАЗ. Я с горем пополам стянул его на тротуар и поставил ладони прямо перед бешеными его глазами.
– Ты чего, Жердь!? – я осторожно, как гранату с выдернутой чекой, взял у него фотокамеру и утащил его с дороги. – Может поживем ещё малость? С фотоаппаратом мы теперь не просто пацаны. Мы фотохудожники, служители искусства. Мы сможем на выставках дипломы получать, в люди выйдем!
– А можно и деньги зарабатывать! – ожил Жердь и стал нормальным. Сумасшедший блеск в глазах пропал, неосознанные вихляния рук и ног успокоились. Утих психоз. – Вон у брата друг ходит по детским садикам. Фотокарточки групповые шлёпает и отдельно малявок снимает. По пятьдесят копеек фотка. Родители покупают. Так он живет как директор нашего пивзавода. Мотоцикл «Урал» у него, две «Спидолы»,фотоаппарат заграничный, магнитофон.
– А это что за хрень? – я когда-то слышал про магнитофон. Недавно. Но что это, понять не успел.
– Пленки намагниченные на катушках. Бобинами называются. На пленках музыка всякая записана. Прямо как на пластинке. Но на плёнку песен в сто раз больше влезает. И самое главное – подключаешь к нему специальный микрофон, нажимаешь кнопку «запись» и можешь в тот микрофон хоть петь, хоть рыдать, всё на плёнке остаётся. Слушай потом сам себя и балдей. «Днипро» называется магнитофон. Здоровенный, куча кнопок, колёсиков. Как на панели «Ан-2».Во как живет мужичок .А всего-то детишек фотографирует. А нам кто запретит? Никто.
– Ладно, пошли. – я потянул Жердя за рукав. – Купим дяде Мише коньяк, отнесём и спокойно начнем заполнять эти тридцать шесть кадров шедеврами фотомастерства.
Пошли. Купили. Отнесли. А потом три часа священнодействовали. Снимали стоя, лежа, с крыши редакции. Нас с фотоаппаратом сторож пропустил и двадцать минут рядом стоял. Интересовался. Ну, я и сторожа сфоткал. За три часа мы сняли все тридцать шесть кадров. Но с трудом. Надо было не плюхнуться в грязь физиономиями и дать качественную работу на утверждение Мастеру. Выдержку, диафрагму подбирали в спорах и обоюдных проклятиях, а на выборе одной экспозиции, проще – точки съёмочной, чуть не поубивали друг друга. И только любовь пацанская и сила искусства позволили нам не погибнуть от дружеской руки.
Дядя Миша хряпнул половину армянского и находился в творческом трансе. Он разглядывал ещё мокрую после закрепителя фотографию с механизатором возле оборвавшейся гусеницы трактора и в глазах его дрожали набухшими капельками слёзы.
– Проявлять будем, дядь Миш? – осторожно, чтобы не вышибить человека резко из прострации, пролепетал я.
Дядя Миша, не отрывая взгляда от снимка, нажал кнопку возле окна. Шторы разъехались и стало темно. Темнее, чем ночью. Потом зажегся красный свет и Негруль торжественно произнёс :
– Вот, может, вы, ребятки, и есть смена моя! Давайте, покажите класс.
И красный свет исчез. Мы на ощупь нашли бачок для проявки за полчаса вставили-таки в него свою пленку. Красные фонари снова уперлись разбросанным светом в потолок и стены. Учитель показал нам все химикаты, рассказал, что, за чем и как надо делать. И мы начали то, к чему так безудержно рвалась душа – проявлять, промывать, закреплять и под руководством Маэстро печатать первые в своей жизни снимки. Мы ещё не чувствовали и не понимали тогда, что оба одновременно встали на долгую, всегда неровную, тянущую нас всё дальше и глубже в огромную жизнь, дорогу, заманчивую, всегда забитую неожиданностями, красотами и опасностями. Дорогу, с которой уже будет невозможно уйти. Называлась эта дорога всей нашей будущей жизни, до самой старости, журналистикой. Судьбой нашей радостной и до горести
