Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Глава тридцать третья
В конце мая шестьдесят третьего меня как громом оглушило потрясающее открытие. После него тонус организма поник как цветок без полива. Пожухла и буйная гордость от умения фотографировать, проявлять, закреплять, печатать карточки, глянцевать и резаком формировать законченные произведения фотоискусства. Мне тогда казалось, что после нескольких забегов к мэтру Негрулю Михал Николаичу мастерство коснулось-таки рук моих и мозгов. Что редкая профессия уже поддалась мне и мы с ней в обнимку прекрасно освежаем местную стезю культурно-художественного фронта. Но, гоняясь по улицам и берегам Тобола за отличными ракурсами как хищник за жертвой, я кроме них почти везде натыкался на фотографов. Конечно, они бродили здесь и раньше, но мне тогда, до увлечения фотографией, было совершенно без разницы, что у них находилось в руках: барабан, коса «литовка», гармошка двухрядка или красное знамя с портретом Ленина над серпом и молотом. Я стал видеть их только сейчас, когда мы все, иногда по трое сразу, тыкались в одном месте возле интересной перспективы снимка как рыбаки, столпившиеся возле одного везунчика там, где клевала рыба. Я жутко расстраивался, терял настроение и желание быть одним из толпы, которая как инфекционной заразой была поражена страстью к фотографированию.
А инфекция эта раскинулась широко и погубила много невинно увлёкшихся граждан, отобрав их у спокойной жизни, отлучив от семьи, сделав их безвольными рабами ФЭДов, Зенитов, Смен, Любителей, Зорких и малюсеньких, но тоже заразных аппаратиков Вега. Это была эпидемия фотолюбительства, которую я не чувствовал пока не имел камеры и ходил здоровым. Но она накрыла и меня. И не было против неё тогда ни вакцины спасительной, ни операций со вскрытием и вырезанием зараженного места в голове. Наш универмаг как-то внезапно, как сильный ветер из степи приносит пыль и песок, притащил в город тысячи фотокамер, увеличителей, бачков, резаков, баночек и пакетиков с химикатами, разноцветные пачки фотобумаги и коробочки с плёнками. И народ обалдел. Заболел этим делом. Некоторые быстро выздоравливали, не найдя в нудном процессе доведения работы от щелчка затвора до снимка сил и времени. Другие уперлись как бараны, побросали ранее любимые увлечения и семьи видели их только в кратких перерывах между съёмками, длительными пропаданиями в тёмных комнатах, чуланах, кладовках, где их держали в плену проявитель с закрепителем, бумага «Унибром» и фотоувеличители, а солнце заменял красный фонарь. Эпидемия взяла город без сопротивления. Народ болел фотографией тяжело, с осложнениями в виде серьёзных конфликтов домашних и проблем на работе. Но на тот момент лекарства от фотолюбительства ещё не изготовили и по городу носились массы пацанов с дешевыми камерами и сотни взрослых, увешанных почти профессиональными аппаратами. Оттого в продаже случился коллапс. Торговля не успевала за страстью любителей и вводила их в озлобление по причине отсутствия либо фенидон-гидрохинона, либо поташа, тиосульфата натрия или мелкозернистой пленки на 32 единицы, а то и бумаги «Новобром» или «Бромпортрет». Городу пришлось открыть ещё два специализированных магазина для фанатиков этого вида искусства, а также несколько учебных студийных курсов для внедрения в воспаленные страстью мозги фотоманьяков необходимых знаний, без которых снимки получались неважные. А это так бесило неудачников, что они готовы были порвать на детали всех, кто знания имел, но не желал делиться.
Вот в такой атмосфере всеобщей, напоминавший массовый психоз, мы с Жердём и примкнувшим к нашему увлечению Жуком должны были не то, чтоб не потеряться среди буйных фотографов, снимавших с деревьев, крыш, из-за углов, а также выплывая как приведение перед жертвой будущего снимка. Мы должны были, как говорил дедушка Ленин в учебнике по истории, пойти своим путём. Умно, осторожно, обходя сумасшедших истребителей плёнки и фотобумаги, и манерой, техникой съёмки, своим собственным взглядом на мир людей, творить произведения высокой художественной ценности. Что конкретно и завещал нам наш большой друг и учитель дядя Миша Негруль, мастер фотодела номер один в области. И это, к великой радости нашей, удалось сделать довольно легко. Мы решили не разбрасываться вроссыпь на запечатление всего, что лезло в глаза, а отрабатывать всего две темы. Первая – красота человека и его внутреннего мира. Вторая – пока ещё неизвестные народу достижения советской науки и техники, скрытые от взоров простых людей.
И сразу стало всем нам легче. Так легко стало, будто мы только что вышли невредимыми из длинного и запутанного лабиринта, чего не ожидали сами и уже приготовились к геройской гибели в его тупиках.
– Надо начать с наших девчонок, – сказал яростно Жук и зарделся. Покраснел сильно и на лбу лёгкая испарина выдавилась. Видно было, что эту мысль он проталкивал не всех девчонок ради. А имел в виду конкретно мою соседку. Она в доме рядом жила. Наташка Семененко. Жук охмурял её мужскими приёмами, которым чёрт знает какой идиот его обучил. Жук у кого-нибудь из родственников выпрашивал деньги на вроде бы нужные книги по столярному делу. Он с ясным лицом врал им, что всю жизнь мечтал пилить, строгать, шлифовать и красить готовые, руками сделанные по чертежам из этих книжек шкафы, буфеты, столы, стулья и трюмо. Вроде бы как он договорился с мебельным магазином, который у него их будет тайно и незаконно покупать.
Родственники, ужаленные таким страстным укусом Жука в самое уязвимое место – родственную любовь к хорошему мальчику, который хотел пойти по их стопам, то есть трудиться руками, деньги давали быстрее, чем Жук руку за ними протягивал. Накопив побольше, он покупал Наташке серьги с зелёными камушками, брошки из чего-то, похожего на золото, всякие цепочки с медальонами и бусы из очень похожих на рубин гранёных стекляшек. Наташка подарки брала, ходила в них по подружкам и на прогулки в парк, всем сообщала как втюрился в неё Жук. Объясняла знакомым, что он продал всё своё самое дорогое ему, даже хоккейную клюшку и велосипед «ЗиФ», чтобы её, Наташку, засыпать украшениями. До такой степени он её полюбил. Но взаимностью Жуку она, еле сдерживаясь, не отвечала, зная его с малолетства. После первых же прогулок по городу, чтобы все видели их вместе, после поедания килограммов мороженого и просмотра индийских двухсерийных фильмов, Жук сразу снизил бы обороты поставок украшений. А после первого же дозволенного поцелуя вообще мог запросто прекратить подарочную лихорадку. Жук её опасения, ясное дело, чувствовал, да и деньги вышибать из родни становилось всё более затруднительно. Родня почти вся перестала понимать, на кой ему столько книжек, когда и двух-трёх штук хватило бы.
Поэтому возможность художественно отобразить
