Марк Чачко - Конец белого ордена

— Василий Никитич, — сказал Якубовский, повернувшись к Баженову, — немедленно связывайся с Володей. Сообщишь ему последние новости. Ему следует держаться крайне осторожно. И вообще будь к нему поближе, в случае чего придешь на помощь.

Баженов сразу же ушел. Якубовский задумался. Устюжаев тоже молчал. Тишина казалась невыносимой. Пашка испытывал жгучий стыд и боль. Если бы можно было исправить свой промах! Какой угодно ценой, даже ценой жизни…

Якубовский поднял голову, долго смотрел на удрученного Устюжаева. Затем просто и деловито сказал:

— Все может обернуться к лучшему. Давай подумаем, что предпринять, как помешать Ягал-Плещееву попасть к заговорщикам. Что ты скажешь на это?

Устюжаев встрепенулся, с надеждой сказал:

— Далеко от больницы Ягал-Плещеев уйти не мог. Даже если кто ему и помог. Где-то в районе Пречистенки он и нашел прибежище. Думается, нам следует поискать в квартире Коржавиных. Они его близкие родственники и живут по соседству с Нарышкинской больницей. Как вы полагаете?

— С обыском у Коржавиных повременим. Но наблюдение за квартирой установим обязательно. Этим, Паша, займись незамедлительно.

После ухода Устюжаева Якубовский позвонил в Комиссариат иностранных дел и договорился с Одинцом о белогвардейской шифровке. И хотя телефонный разговор был совсем кратким, он взволновал Якубовского. Вспомнилась пора молодости. Она была трудной, скитальческой, тюремной. А они, одухотворенные высокими стремлениями, шли по жизни с гордо поднятой головой. Их, большевиков, связывало кровное братство…

До встречи оставалось чуть меньше часа. Якубовский заказал пропуск для старого товарища и вышел немного пройтись, освежить уставшую голову. У Китайгородской стены, у широкого прилавка книжного развала, Якубовский остановился. Хозяин, сухонький, проворный старичок в кургузом выцветшем пиджачке, стоял на стремянке и выравнивал книжный ряд на самой верхней полке. Завидев покупателя, он спустился вниз.

— Жаль, что намедни ко мне не наведались, — бойкой скороговоркой затараторил букинист. — Была очень редкая книжица, да выхватил ее прямо из-под рук профессор Кукушкин, Иннокентий Николаевич. Может, знаете? Известнейший книголюб…

Говорил букинист без умолку, хитро поблескивая узкими татарскими глазками. Несмотря на свой неказистый вид, старичок Щетинин был оборотистым торговцем, знатоком книг.

Специально за старинными книгами Якубовский не охотился, но питал к ним слабость и время от времени приобретал что-нибудь редкостное, если цена не превышала его денежных возможностей. Сейчас среди книг он нашел и перелистал тонюсенькую брошюрку, на обложке которой значилось: «Стихотворения Александра Дьякова. Издание автора».

Стихи оказались слабенькими, подражательными и беспомощными. Но среди затертых, неуклюжих стишков попадались и свои, выстраданные строки:

И я хочу — хоть расшибиться,Хочу узнать я наперед,О чем поется каждой птицеИ в чем призвание мое.

Букинист, покосившись на книжечку, с усмешкой произнес:

— А-а, Дьяков, поэт-самоучка, приказчиком служил у Глебовых, в галантерейном магазине на Мясницкой. Издал на свои трудовые копейки книжечку да и разнес по ларькам. Спроса на них нет, не берут. Стишки не ко времени, да и поэзии маловато…

— А человек, мне кажется, не без способностей. Старый он, молодой?

— Как вам сказать? Годами-то, должно быть, не очень стар, да уже седой, дряхлый, помятый.

— Пьет?

— Не без того. Жизнь тягостная: ни денег, ни признания.

Якубовский прочел еще два-три стихотворения. Все же чем-то они привлекли его, неясно и сбивчиво ощущалось в них трепетание человеческого чувства. К миру поэтов Якубовский никакого отношения не имел, знакомства ни с кем из них не вел, но судьба безвестного Александра Дьякова, издавшего на свои скудные деньги поэтический сборничек, его заинтересовала. Захотелось как-то поддержать человека, ободрить. Засмущавшись, он сказал букинисту:

— Узнайте, пожалуйста, для меня адрес автора. Интересно мне с ним познакомиться…

Глава шестая

Великий князь Андрей Романов, сопровождаемый телохранителями, благополучно пересек город и добрался до новой конспиративной квартиры. Она находилась на Большой Молчановке в доме 23.

Отлучиться для того, чтобы связаться со своими, Корабельникову так и не удалось. Улыбышев запретил выходить на улицу. Сказал, что он сам, Мещерский и Митя будут всю ночь дежурить по очереди. Утром их сменят другие члены организации. Представителя царской фамилии нельзя оставлять без охраны ни на час.

Корабельников подчинился. Да и другого выхода не было. Если бы он без спроса покинул конспиративную квартиру, то белогвардейцы, заподозрив неладное, снялись бы с места и рассеялись. «Не спеши, — твердил Володя себе, — не горячись». Сейчас, когда он проник в организацию, надо действовать четко и осмотрительно.

План, который выработал Улыбышев, состоял в следующем. Романов и группа выделенных для обеспечения его безопасности офицеров-мономаховцев, должна была пробраться на Украину под видом солдат, возвращавшихся с фронта. Фальшивые паспорта были уже заготовлены на всех. Маршрут пролегал по Брянщине, где «Орден мономаховцев» в разных местах по пути следования к границе имел несколько явок. Через Украину, оккупированную кайзеровскими дивизиями, планировалось пробраться в Румынию и дальше — в Швейцарию.

Уже немало офицеров из Москвы орден переправил на Украину и на Дон, в белые войска. Высокородного Романова руководитель организации подполковник Улыбышев имел намерение сопровождать лично. В этом он видел для себя и немалые выгоды. Но, как человек осторожный и дальновидный, хотел заручиться санкцией штаба организации, ее верхушки…

Наступило утро. Корабельников, всю ночь не сомкнувший глаз, делал вид, что читает книгу. Неподалеку от него на кресле-качалке в своей излюбленной позе полулежал Мещерский и, перебирая струны гитары, чуть слышно напевал:

Отойди, не гляди,Скройся с глаз ты моих;Сердце ноет в груди —Нету сил никаких.

Время от времени кто-нибудь из них подходил к окну и выглядывал на улицу: все ли там спокойно.

В другой комнате, в гостиной, — квартира принадлежала балерине Большого театра Приятновой — сидело человек шесть заговорщиков. Хозяйка занимала Романова великосветской болтовней. Гость вяло поддерживал разговор, лицо его ничего не выражало, видно, ему было не по себе. Вещевой мешок с драгоценностями лежал у его ног.