Марк Чачко - Конец белого ордена
Сам Андрей Романов ждать больше не хотел. Он настаивал на том, чтобы ему в ближайшее время помогли выбраться из Москвы. Он сильно трусил, этот претендент на русский престол. Романов мечтал скорее очутиться в безопасном месте, лучше всего за границей, где на его имя в швейцарском банке хранились заблаговременно помещенные миллионы. Кроме того, в мешке, с которым он никогда не расставался, Романов таскал за собой бриллиантовые и жемчужные драгоценности русской короны.
— Ну что ж, я готов, — бодро отозвался Корабельников и щелкнул каблуками.
Мещерский подошел к окну, осторожно выглянул наружу, опытным взглядом окинул двор и закоулки. Осмотром остался доволен. Сказал, направляясь к выходу:
— Выходить будем поодиночке. Встретимся на углу у церкви.
После его ухода Корабельников молниеносно написал записку и спрятал ее в условленном месте. Как и было договорено, встретились у церквушки.
— Вот и кончилось, Митя, ваше затворничество, — сказал Мещерский с улыбкой. — Рады?
— Еще бы. Вам даже трудно себе представить, как нудно тянулось время.
— Да, я понимаю… А стреляете вы метко?
— Как будто неплохо, — ответил Корабельников. — На стрельбище всегда получал «отлично»…
— Превосходно. Это я спросил на тот случай, если нам придется вступить в перестрелку. К оружию будем прибегать только в крайнем случае, когда что-нибудь будет угрожать нашему подопечному.
Они шагали по пустынным улицам. Прохожие встречались редко. На мосту через Москву-реку шедший навстречу старик с окладистой бородой удивленно остановился, поглядел, затем припустился их догонять, крича вслед:
— Эгей, сынок! Молодой человек, погодите! Одну минутку!
Корабельников и Мещерский настороженно остановились, переглянулись. Мещерский спросил:
— Кто это такой? Вы его знаете?
Старик приблизился, стащил с головы форменную фуражку и заговорил, обращаясь к Корабельникову:
— Как хорошо, что встретил вас. Вы меня не узнаете?
Конечно, Корабельников узнал швейцара лицея и напряженно соображал, зачем старик остановил его на улице и что хочет ему сообщить.
— Как же не узнал. Рад вас видеть, Анисим Хрисанфович, — спокойно поздоровался Корабельников и, полуобернувшись к Мещерскому, сообщил ему: — Это швейцар нашего лицея.
Мещерский отошел шага на два и остановился, делая вид, что не слушает их, как и подобает воспитанному человеку, но уши навострил.
— Новость для вас имею, — тяжело переводя дух, — сказал Кандыба. — Приехал ведь…
Хотя он и торопился сообщить новости, но говорил с трудом. Старик запыхался и никак не смог справиться с удушьем.
У Корабельникова даже дух захватило от страшной догадки. К старику в лицей каким-то образом забрел Митя Ягал-Плещеев! Немыслимо, невероятно, по, по-видимому, так. Каким-то образом ему удалось раньше времени покинуть больницу. Ничем иным нельзя объяснить поведение швейцара… Во время первого знакомства в лицее он, Володя, говорил со стариком только о Мите Ягал-Плещееве. Никем другим Володя больше не интересовался.
Во что бы то ни стало нужно помешать швейцару произнести эту фамилию!
Он шагнул вперед, схватил старика за плечи и радостно воскликнул:
— Дядя приехал! Боже мой, как я рад. Новость вы мне сообщили потрясающую. Спасибо вам!
Сбитый с толку этими словами, Кандыба онемел. Корабельников повел глазами в сторону Мещерского, давая понять швейцару, что нужно опасаться этого человека, при нем ничего не следует говорить.
— Да, обрадовали, — продолжал восторгаться Корабельников. — Значит, дядя возвратился в Москву и зашел в лицей, чтобы справиться обо мне?
Старик, сообразив, что от него требуется, закивал головой:
— Именно так. Точно. Дядя о вас справлялся…
— А своего адреса он вам не оставил?
— Никак нет. Очень спешил.
— Это ничего, я его разыщу. Еще раз вам большое, пребольшое спасибо. Мы с дядей в ближайшие дни вас навестим и отблагодарим. До свидания.
— Счастливо оставаться.
Молодые люди продолжали свой путь. Мещерский похлопал Корабельникова по плечу.
— Поздравляю с приятной новостью. Давно не виделись с дядей?
— Больше пяти лет. Он путешественник, последняя его экспедиция — Тибет.
Мещерский слушал со вниманием, но Корабельников постарался рассказ о своем дяде сократить до минимума. Нужно было соблюдать меру, не перебарщивать. Рассказывая, он искоса наблюдал за своим спутником, варит ли он этой истории.
Мещерский был в приподнятом настроении, шутил, просил на память от дяди-путешественника какой-нибудь тибетский сувенирчик. Незаметно добрались до Канатчиковой дачи, известной в Москве психиатрической больницы.
Кирпичная, утыканная торчащими, как пики, короткими заостренными прутьями стена окружала больницу. В некоторых местах степа была разобрана, и проломы ее обвивала колючая проволока. Сами больничные корпуса прятались в глубине обширного парка, над вековыми липами которых кружились вороньи стаи. Справа и слева от чугунных ворот тянулись одноэтажные и двухэтажные деревянные домишки, сараи, дворики, подсобные помещения.
Из раскрытых дверей часовенки, держа фуражку в руке, вышел Улыбышев, поджидавший своих сообщников. Он еле заметно кивнул головою и прошел в ворота. Мещерский и Корабельников, держась на расстоянии, последовали за ним.
Было сумрачно, пахло сыростью, как в таежной чаще. Неподалеку от дорожки на пне сидел человек в больничном халате. Обхватив колено руками, он пристально глядел в одну точку и не шелохнулся, хотя офицеры прошли от него на довольно близком расстоянии. Другой человек, едва волоча ноги, куда-то брел, не разбирая пути. Голову он держал все время опущенной, взгляд блуждал по земле. Казалось, он ищет грибы или ягоды.
Мещерский вполголоса обронил:
— Счастливцы, ничто их не касается. Живут в мире грез. Среди них встречаются «Наполеоны», «Бисмарки», «Иваны Грозные», «Ротшильды»…
В просвете между деревьями показался главный корпус больницы. Это было громоздкое, похожее на казарму здание, выкрашенное в желтый цвет. Кое-где окна были забраны решетками. На широких ступеньках, греясь на солнце, сидели больные.
Улыбышев повернул к флигелю, стоявшему на отшибе. Через маленькую боковую дверь он вошел внутрь. Мещерский и Корабельников остались в молодой дубовой рощице.
Прошло с полчаса. Из той же боковой двери флигеля вышли трое: Улыбышев, лысоватый блондин в белом халате, очевидно доктор, и высокий грузный человек в солдатской шинели с вещевым мешком за плечами. Это и был Андрей Романов.
Глава пятая
