Марк Чачко - Конец белого ордена
В другой комнате, в гостиной, — квартира принадлежала балерине Большого театра Приятновой — сидело человек шесть заговорщиков. Хозяйка занимала Романова великосветской болтовней. Гость вяло поддерживал разговор, лицо его ничего не выражало, видно, ему было не по себе. Вещевой мешок с драгоценностями лежал у его ног.
— Слухи о том, что царя перевели из Тобольска в Екатеринбург, подтверждаются, — с горестным вздохом произнесла балерина. — Вместе с семьей. Господи, что будет с Россией!
— Да, — безучастно отозвался Романов. — Это что, хуже для него или лучше? Как вы думаете, что бы это значило?
Поручик императорской гвардии Мика Шеффер предавался воспоминаниям. Картавя, захлебываясь, он рассказывал Улыбышеву о какой-то умопомрачительной попойке на царской охоте:
— Коньяк, скажу я вам! Три глотка, и с каблуков долой. Клянусь честью!
Улыбышев слушал вполуха. Он тоже нервничал. Достав карманные часы, подполковник щелкнул крышкой и недоуменно произнес:
— Что это с Севским? Всегда был точен…
— Явится, — беспечно сказал Шеффер, горя желанием продолжить повествование о царском кутеже. — Какие-нибудь домашние неурядицы. На чем, бишь, я остановился?..
Прошло еще минуты три. Улыбышев старался сохранить спокойствие, но теперь его все настораживало: шаги случайного прохожего, ребячий возглас, чей-то свист. В опоздании Севского крылось что-то неладное. Не дослушав Шеффера и не извинившись перед ним, Улыбышев встал, подошел к Романову и, почтительно склонившись, шепнул ему на ухо, что пора уходить.
Романов с неожиданной для его комплекции живостью вскочил с места, засуетился:
— Да, да. Идемте.
— Вас проводят до Дорогомиловской заставы. Я туда скоро приду…
По знаку Улыбышева подошел низкорослый черноволосый мономаховец со скуластым лицом. Улыбышев тотчас же приказал ему отвести Романова к Дорогомиловской заставе и там дожидаться его, Улыбышева. Офицер кивнул головой. Романов и черноволосый офицер, ни с кем не простившись, поспешно удалились.
Все недоуменно переглянулись. Шеффер спросил:
— Что все это значит?
Улыбышев собрался сказать, что в целях конспирации всем нужно расходиться, как вдруг послышались три условных стука в дверь. Хозяйка пошла открывать. Донесся знакомый голос штабс-капитана Севского, члена штаба ордена.
Севский вошел быстро. Он был бледен, русые пряди волос рассыпались по лбу. Его обступили со всех сторон. Он перевел дух и с усилием произнес:
— Нас предали, господа! В нашу организацию проник чекистский разведчик. Тот, кого мы принимали за связного Добровольческой армии, подставное лицо. Настоящий связной, лицеист Дмитрий Ягал-Плещеев, находится сейчас у меня в доме…
— Как?!
— А вот так, — со злорадством ощерился Севский. — Узнал чисто случайно. На рассвете ко мне явилась Катя Коржавина, дочь моего покойного сослуживца, военного инженера. Я эту девушку хорошо знаю. Она попросила приютить на двое-трое суток Дмитрия Ягал-Плещеева…
Шеффер, выхватив пистолет, молча ринулся к дверям комнаты, в которой находился мнимый связной. Но его приковал к месту повелительный окрик Улыбышева:
— Вы с ума сошли! Спрячьте оружие.
И молодой чекист и Мещерский, находившиеся на дежурстве в угловой комнате, услышали, что кто-то пришел, взволнованный шепот. Оба встали. Переглянулись. Володя сделал было шаг по направлению к двери, но его удержал Мещерский, давая знать, что ему следует оставаться на посту, продолжать наблюдение. Мещерский отворил дверь и вышел в гостиную.
Корабельников остался один. Прислушался. По обрывкам фраз понял, что произошло. Что же делать? Это нужно решать без промедления. Ворваться в гостиную и потребовать сложить оружие? Да их, мономаховцев, в гостиной человек шесть. Все вооружены, все отлично стреляют. Страха он не испытывал, мог смело ринуться в бой. Но удержался, сообразив, что цель достигнута не будет: уцелевшие мономаховцы разбегутся, операция провалится.
Нет, надо выиграть время. Может быть, товарищи знают, где он сейчас находится, и с минуты на минуту нагрянут сюда. И Володя Корабельников, держа зажатый в руке наган, но не вынимая его из кармана, переступил порог гостиной.
Мономаховцы оторопело уставились на него. Никто не шелохнулся. Все были взбешены до крайности, кажется, вот-вот сорвутся, сомнут, растопчут. Сам удивляясь тому, что голос его звучит так спокойно и уверенно, Корабельников произнес:
— Господа, я случайно услышал ваш разговор. Вам сказали, что я самозванец. Это ложь! Никакой двоюродной сестры у меня нет. Это какая-то странная выдумка или провокация…
Севский и Шеффер нервно дернулись, как перед прыжком. Корабельников предостерег:
— Не вздумайте на меня набрасываться. Я буду обороняться, наган при мне. Я не хочу быть зарезанным как ягненок. Стрельба привлечет сюда чекистов… А я прошу настоящего суда чести. Нужно разобраться и выяснить, кто же является Лжедмитрием.
Улыбышев опешил. На минуту он усомнился в том, что перед ним чекистский разведчик. Человек, сохранивший способность шутить в такую опасную минуту, должен был чувствовать свою правоту.
— Мы готовы вас выслушать, — отрывисто произнес он.
Корабельников взорвался:
— Но где, где доказательства того, что я не тот, за кого себя выдаю? Я хочу выслушать обвинителя!..
Обернувшись к Севскому, Улыбышев приказал:
— Расскажите, что вам известно. И пожалуйста, покороче.
— Катя Коржавина, — начал Севский, — чистосердечно мне рассказала, что ее кузен Дмитрий Ягал-Плещеев служил в Добровольческой армии и приехал в Москву с каким-то заданием. По дороге заразился тифом, и она устроила его в Нарышкинской больнице. Из больницы лицеист, когда миновал кризис, бежал. Опять заявился к своим родичам. Но Катя Коржавина у себя его оставить не могла, так как опасалась обыска. Я дал согласие, и через час Катя привела этого несчастного юношу ко мне домой. Во время первой же беседы со мной лицеист подтвердил рассказ Кати, сообщил, кто он такой, зачем приехал в Москву, рассказал о задании…
— Странная и довольно подозрительная история, — презрительно пожал плечами Корабельников. — Какие у вас доказательства, что молодой человек, которого вам подсунули, не является чекистским разведчиком? А если перед ним поставили цель проникнуть в офицерскую организацию? Воспользовались услугами гимназистки…
— Я знаю Катю Коржавину, — резко перебил его Севский. — Благороднейшее существо, дочь инженера, дворянка.
— Довольно наивные рассуждения, — с сарказмом промолвил Корабельников. — Всем нам, господа, я думаю, известно немало интеллигентных девушек, которые идут за большевиками. Вероятно, и ваша знакомая из их числа…
