Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Георгий! – повторила Саломея столь же тихо, – «и это он!»
– Вы позволите мне разделить с вами здесь уединение? – спросил молодой человек, обращаясь к ней.
«О, какие скверные мужчины, даже в эти лета! и это он!» – подумала Саломея, удаляясь.
– Куда вы бежите от меня? Чего вы испугались? Саломея пошла по дорожке, выходящей на шоссе. Молодой человек следовал за ней.
– Барыня, а барыня! подавать, что ли? – крикнул с шоссе извозчик Ванька, приостановив свою клячу. – Ась? извольте садиться!
Кровь закипела в Саломее.
– Боже, – проговорила она сама себе, – что мне делать! куда я пойду!
– Что ж, барыня? – повторил извозчик, – подавать, что ль? Саломея остановилась в отчаянии.
– Вы, кажется, заблудились? – сказал молодой человек, подходя к ней, – позвольте вас проводить?
– Georges! – вскричала Саломея вне себя. Молодой человек вспыхнул, оробел от недоумения. «Кто это такая? – подумал он, – она меня знает!»
– Georges!… – повторила Саломея смягченным голосом, откинув вуаль, – не стыдно ли тебе!
– Это вы, вы! – вскричал молодой человек, бросаясь к ней.
– Это я… Какая встреча!… Как ты переменился!… – сказала взволнованная Саломея. И она забылась, обняла юношу, того самого Георгия, которого хотела образовать в пример всем мужчинам.
«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –
раздался голос товарища из-за куста.
– Ах, пусти! – проговорила Саломея, отталкивая от себя Георгия.
– Не бойтесь, это мой товарищ.
– Мне все равно; бог знает, что подумает он обо мне!… Но… «Что мне делать?» – подумала Саломея. – Послушай, друг мой Георгий… ты сам, бог знает, за кого меня принял… Дай мне руку… я не знаю, где я найду теперь мужа…
– Вы замужем?…
– Замужем, – произнесла Саломея, – но, боже мой, найдет ли меня муж?… У нас сломался экипаж, лошади понесли… во мне замерло сердце, и я не помню… не знаю, как очутилась здесь одна… Георгий, ты меня проводишь?.
– Как угодно. Ах, как вы переменились, как вы похорошели!
– Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.
– Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.
– Это страшно!… Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.
– История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…
– О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.
– А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…
– Бедный!
– Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?
– Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?
– Ах, если б вы знали!
– Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!
Георгий схватил руку Саломеи.
– Вы любили меня?
– О, любила!
– А теперь?
– Теперь?…
– Обнимите меня, как прежде обнимали.
– Я тебя любила и обнимала, как сына.
– Ну, хоть как сына.
– Полно, Георгий, полно!
«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –
раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.
– Не бойтесь, это мой товарищ…
– Это все равно для меня!
– Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra! [240] – крикнул Георгий.
– Mea res agitur, paries cum proximi ardet [241], – отвечал товарищ, уходя.
Между тем совершенно уже смерклось.
– Боже мой, уж темно, – сказала Саломея, – пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?
– Нет.
– Как же мы отыщем его дом?
– Трудно узнать! – отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.
И они вышли на шоссе.
За извозчиками дело не стало.
– Прикажете подавать, господа, что ли? – крикнул один. – Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?
– Что ж, господа, садитесь, довезу!
– Пошел ты, Ванька! – крикнул Георгий.
– Обознались! – отвечал извозчик.
– Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.
– Ах, уж все равно, – отвечала Саломея.
– Эй! давай!
Георгий вскочил на калибер верхом.
– Подвинься, дурень.
– Да и то почти на хвосте у коня, – отвечал извозчик, прижавшись, как пласт, к передку.
С трудом усадил Георгий Саломею в ущелье между собой и Ванькой.
– О боже мой, я упаду! – вскрикнула она, когда извозчик хлыстнул вожжой по кляче.
Помчалась чалая к Тверской заставе.
– Держи меня, держи, Георгий, я упаду! – раздавалось и по шоссе и по мостовой.
III
Что делает Чаров?
Когда запрягли и подали коляску, Чаров вбежал в диванную комнату.
– Едем, ma ch?re!… Где ж она?… Ты не видала, милая, куда вышла дама? – спросил он у проходившей горничной девушки.
– Не видала-с.
– Что за чудеса!… Mon cher Карачеев!…
– Ах, извините, пожалуйста, что я вас оставил на минуту, – отозвался Карачеев, выходя в залу, – жене моей дурно.
– Да что дурно, – прервал Чаров, – я не знаю, куда девалась мадам Мильву а?
– Может быть, она в саду?
– Может быть. Они пошли в сад.
– Нет!… Пропала! – повторял Чаров, обходив все дорожки небольшого сада.
– Кто видел, куда пошла дама? – допрашивал Карачеев у людей.
Никто не видал.
– Что за чудеса!
– Верно, она вышла в парк.
– Не может быть! – сказал Чаров.
Но после долгих поисков и расспросов он побежал в парк, околесил все дорожки, всматривался во все лица…
– Нет!
– Чаров, Чаров! – кричали встречные приятели, – куда ты?
– Ах, пошел, ска-а-тина! – отвечал он, толкая от себя и приятелей, и знакомых, и незнакомых,
– Кого ты ищешь?
– Не тебя, у-уфод! А Саломеи нет. Чаров в отчаянии.
– Ах, проклятая! – повторял он сначала, с трудом переводя дух от усталости; но скоро его взяло горе. Смерклось уже, а он ходил взад и вперед по всему парку, останавливался, и чуть завидит вдали какое-нибудь уединенное существо, торопится к нему и всматривается в лицо, как будто забыв и наружность и одежду Саломеи, и подозревая, не приняла ли она на себя чужой образ.
