Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
Экипажей-то, экипажей! народу тьма-тьмущая! а пыль-то, пыль, господи! Дохнуть нельзя; родного перед носом в лицо не узнаешь!… И музыка была, трубили, трубили… а как пошел дождь – ну, барыни-то все с славной фалбарой домой поехали!… хохочут, и мы хохочем.
А какая пыль от Тверских ворот до парка и в парке. Вот пыль! такой пыли нигде нет, разве в Сахаре, когда поднимется самум. И что за роскошная картина смотреть вдоль шоссе на заходящее солнце: точно в Питер катит на паровозе, само воду в котле кипятит, раскалилось, как уголь, мчится себе, а следом огненная туча.
В один прекрасный вечер число пользующихся пылью парка было необыкновенно велико. Два ряда экипажей тянулись мимо вокзала. Там раздавались песни цыган. Около перил, по тротуару, толкалась публика; преклонные лета сидели на скамьях и стульях под деревьями; цветущее юношество болтало. Иной мудрец сказал бы, что все это глупость, безобразие, и в справедливом гневе отправил бы публику, гуляющую под самумом Сахары, за лунный хребет на съедение африканским львам, тиграм и шакалам; но странен мудрец, который ропщет на большой свет. Где ж меньше простоты и больше мудрости, как не в большом свете?
Вот едущая публика глазеет на идущую, идущая на едущую, и удивляются друг на друга: для чего одна едет, а другая идет? Это удивление продолжалось бы непрерывно до окончания гулянья; но вдруг в ряду экипажей явилась неожиданность: конь мчит одноколку, в одноколке Чаров, с Чаровым дама, на даме шляпка, на шляпке вуаль.
Это так поразило многих, что многие остановились, а за многими и все.
– Чаров! Чаров! – раздалось беглым огнем по стезе гуляющих.
– С кем это он?
– Кто это такая дама?
– Что за чудеса! Чаров с дамой!
– Странно! Это, кажется… да нет, совсем нет!
– Regardez, mon cher [236], ведь это Чаров!
– Вижу.
– Экой шут! Кого это он посадил с собой?
– Понять не могу!
– Bonjour, Чаров! Bonjour, mon cher! Soyez heureux, mais ne m'oubliez pas [237].
– Bonjour, ска-а-тина!
– Что это вы кричите! – проговорила Саломея вспыхнув, – я не могу слышать этого!
– Виноват, ma ch?re! право, ведь это в самом деле ска-а-тина. Я ему дам такую oubliez [238] в рожу, что он будет знать.
– Хороши у вас приятели!
– Что ж делать: все избранная, образованная молодежь.
– Это кто такая дама, которая не отвечает на ваш поклон?
– Это Нильская; она без памяти влюблена в меня и надеялась выйти замуж. Мне очень приятно ее побесить… Что ты, та ch?re, закрылась вуалью? откинь, пожалуйста.
– Вот прекрасно! приятно дышать пылью.
– Ну, пожалуйста, сделай одолжение; посмотри, все без вуали.
– Мне до других дела нет; притом же я сюда приехала не напоказ!
– Ах, какая ты! Ну, сделай милость, откинь вуаль!
– Сделайте милость, поедемте назад! – Вот забавно!
– Я вас прошу; я не могу выносить ни этой толпы, ни этой пыли.
– Нет, уж как хочешь, мы объедем несколько раз круг.
– Надеюсь, что вы насильно не будете меня возить.
– Ну, только один раз проедем парк.
– Если вам угодно; но это будет и первый и последний раз.
– Ах, какая ты несносная, Эрнестина! – крикнул Чаров с досадой, остановив вдруг лошадь и поворачивая назад, но так неосторожно, что дышло ехавшего позади экипажа ударило в кабриолет; лежачая рессора, несмотря на то, что на ней был английский штемпель, лопнула. Саломея вскрикнула, Чаров потерялся, испуганная лошадь взбеленилась, но, к счастию, какой-то мужчина, проходивший мимо, остановил ее и помог Саломее выйти из кабриолета.
– Чаров! вот не ожидал! – сказал он.
– Ах, Карачеев!… это ты? Вот спасительная встреча!… Перепугалась, ma ch?re?
– Ничего, – отвечала тревожно Саломея.
– Вот беда! как же тут быть? кабриолет сломан. У тебя здесь есть экипаж, mon cher?
– Я здесь живу на даче. Зайдите ко мне, отсюда недалеко; а между тем я велю заложить коляску… Вам же необходимо успокоиться от испугу, – прибавил Карачеев, обращаясь к Саломее.
Она кивнула головой в знак благодарности за участие; а Чаров, отдавая жокею лошадь, вскричал:
– И прекрасно! таким благодеянием нельзя не воспользоваться. Так пойдемте.
– Кто эта дама? – спросил Карачеев Чарова на ухо.
– Это… мадам де Мильвуа, – отвечал Чаров, подавая руку Саломее.
«Что за мадам де Мильвуа, – подумал Карачеев, всматриваясь в черты Саломеи, сколько позволяла прозрачность вуали. Черты как будто знакомы; но когда, где видал, он не мог припомнить. – Чудак! Верно, какая-нибудь актриса!»
Почти молча подошли они к даче.
– Вот мой эрмитаж, – сказал Карачеев. – А вот мой наследник, – продолжал он, подходя к палисаднику прекрасного домика, где на крыльце сидела кормилица с ребенком на руках. – Каков молодец?
– Славный, славный! Я также хочу позаботиться о наследнике, – сказал Чаров.
– Хм! Вы еще не женаты? – спросил Карачеев.
– Думаю скоро жениться.
Саломея отвернулась в сторону и прошла, не обратив ни малейшего внимания на ребенка.
– Madame! – проговорил Карачеев довольно сухо, досадуя на себя, что пригласил бог знает кого. – А где Катерина Петровна?
– Верно, в саду, – отвечала кормилица.
– Пожалуйста, стакан воды, мне дурно, – сказала Саломея Чарову, входя в залу и садясь на соломенный стулик.
– Сейчас я прикажу, – сказал Карачеев, – но вам здесь неудобно; не угодно ли сюда, в диванную… Тут вас никто не будет беспокоить.
– Отдохни, ma ch?re, – сказал Чаров, проводив Саломею в боковую комнату.
– Пожалуйста, скорей домой!… Какая здесь духота!… – проговорила она утомленным голосом, припав на диван и откинув вуаль.
Между тем из саду вбежала в залу молоденькая женщина, хорошенькая собою, с простодушным веселым лицом.
– Как ты скоро воротился, – сказала она, взяв за руку Карачеева и приклонив голову к его плечу, – я думала, что ты будешь гулять до самого чаю.
– Я так и думал, – отвечал он, обнимая ее.
– Я рада, что ты пришел; maman такая грустная, разговорилась о прошлом, вспомнила о сестрице…
– Постой, Катенька; надо велеть запречь скорее коляску.
– Зачем?
– С одним моим знакомым в парке случилась беда, сломался экипаж… Он с какой-то дамой; я пригласил их к нам и обещал коляску доехать до Москвы.
– А где ж они?
– В диванной.
– А кто такие?
– Позволь, друг мой, я сейчас приду…
– Да скажи прежде.
– Ах, какая ты!… Один петербургский знакомец, Чаров.
– Постой же, я прикажу.
– Нет, нет, я сам; а ты вели подать этой даме воды. Она немного перепугалась, ей дурно.
– Ах, боже мой, дурно! Что ж ты не сказал давно!
И молоденькая женщина бросилась было по порыву доброго чувства в диванную.
