Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Когда он заболел?
– Да вот уж давненько все так, не в себе, словно без памяти.
– Хм! Давненько! Для чего ж за мной тотчас не прислали?
– А каким же образом послать без господской воли? Прикажет, так и шлем.
– Что ж он теперь чувствует?
– А бог его знает… Тут ведь выходят такие обстоятельства… что не приходится говорить…
– Говори, говори.
– Ведь вам известно, чай, что у нас на пансионе мадам?
– Ну! – произнес доктор улыбнувшись, – так что ж такое?
– Хм! Как что? Ведь оно уж известно что…
– Что ж такое? говори.
– Известно, что барин вздумал на ней жениться.
– Неужели?
– Да-с, жениться; что ж бы, кажется, батюшка Иван Федорович, жениться не штука; да женись он на русской, так оно бы и ничего: знаешь, как за все приняться, и поговорить и объясниться можно; а то, сударь, вздумал жениться на француженке!… Ну, признательно вам сказать, тут уж не до ладу, а как бы не до мату.
– Что ж такое сделалось?
– Что сделалось? оно, кажись, и ничего: все смирно, ни шуму, ни брани, тишина гробовая; да что ж из этого-то?… Ты думаешь вдоль, а она поперек, ты так, а она так… и объяснения никакого нет!… Будь она хоть мужичка, да русская, так и знал бы, как за нее взяться; а то… черт, прости господи, ее знает!… Вчерась, примерно, назначили свадьбу; следовало бы уж в церковь ехать; а она, вдруг: «Ах! мне дурно! не могу!…» Ах ты, господи! Известное дело: какой невесте перед замужством дурно не бывает, а она: не могу, да и не могу! Вот тебе и раз!… В церковь не поехала, барина к себе на глаза не пускает, больна не больна – уперлась, да и кончено; а барин-то… да извольте посмотреть, сами увидите. Такой стал, что жалостно взглянуть. Если бы еще пилюльки принимал, что вы изволили прописывать, так оно бы, может быть, и ничего; а то и на пилюльки смотреть не хочет. Говоришь, говоришь: ваше превосходительство! вы кушать-то кушаете, а пилюльки-то не принимаете; а еще сами изволили сказать, что желудок ваш не варит, а пилюльки-то способствуют сварению желудка, – куда!…
Доктор, считая необходимым знать обстоятельства, от которых проистекали недуги пациента, терпеливо выслушал Бориса и, наконец, вошел в спальню Платона Васильевича.
Платон Васильевич сидел в вольтеровских креслах в каком-то онемении, положив руки на бочки. Он уже готов был взяться за колокольчик, когда вошел доктор.
– Борис! – начал было он, – ах, это вы, Иван Федорович! Что? были? Лучше?… Прошла опасность?
– Здравствуйте, Платон Васильевич, – сказал доктор вместо ответа, садясь подле старика и всматриваясь в него.
– Прошла опасность? – повторил Платон Васильевич.
– Какая опасность?
– Стало быть, и не было опасности?
– Никакой… будьте спокойны. – Ну, слава богу, слава богу!
– Вы несколько встревожены, – сказал доктор, взяв руку Платона Васильевича и щупая пульс.
– Очень натурально; нельзя же… Сон меня очень одолевает… Тут совсем бы не до спанья… а так и клонит…
– Это маленькая слабость. Я пропишу вам порошочки.
– Да, да, хорошо… крепительные… в мои лета не мешает подкрепиться иногда… мне же силы еще нужны…
– Конечно, конечно.
– Так никакой опасности нет, вы говорите?
– Ни малейшей.
– Слава богу; а меня так перепугало… Скажите, я по сию пору не понимаю, что за припадок… ведь это просто припадок был?
Доктор посмотрел на старика и отвечал:
– Да, просто припадок.
– Однако ж я боюсь, чтоб он не возвратился… Пожалуйста, Иван Федорович, вы побудьте при ней…
– А вот, я посмотрю ее, – сказал Иван Федорович, которого подстрекало любопытство взглянуть на невесту Платона Васильевича. «Старики, – думал он, – имеют вкус в выборе».
– Да, да, да, посмотрите, – сказал Платон Васильевич, – да придите сказать мне.
– Непременно.
И доктор, сопровождаемый Борисом, пошел в дом. Подле подъезда стояла карета. Доктор не обратил на это внимания, но Борис спросил у кучера:
– Ты, брат, с кем приехал?
– Ни с кем.
– Как ни с кем?
– Да так, ни с кем.
– Да ты чей?
– Да ничей; экономической.
– Экая собака! Слова-то молвить добром не умеет! – сказал Борис сердито, торопясь за доктором, который, дорожа временем, ходил, всходил и нисходил не так, как те, которые растягивают свои шаги, слова и действия для сокращения времени.
– Пожалуйте сюда, – сказал Борис, отворяя двери, которые вели в комнаты, занимаемые Саломеей.
Доктор вошел.
Подле великолепного столика, уставленного всеми принадлежностями дамской канцелярии по департаменту сердечных сообщений, сидела дама в шляпке с пером, в бархатном– бурнусе, перчатки на руках. По всему было видно, что она собралась уже куда-то ехать, но присела только затем, чтоб черкнуть коротенькую записочку – и марш по важному делу.
– Жюли!… – крикнула она, вложив записку в конверт и вставая с места.
Доктор поклонился ей.
– Что вам угодно?… – спросила она, несколько смутясь.
– Я доктор. Мосье Туруцкий просил меня посетить больную… можно к ней войти.
– Здесь никого нет, кроме меня, а я не нуждаюсь в докторе, – отвечала сухо Саломея. – Жюли, ты отдашь письмо господину Туруцкому. Проводи меня до кареты.
Поклонясь доктору, она вышла.
– Что ж это значит? – спросил изумленный доктор у Бориса.
– А бог ее знает, что! Изволите видеть сами? – отвечал Борис. – Вот она, француженка-то; изволите видеть? Делает, что хочет: здоровехонька, а говорит, что больна, – и ничего, как с гуся вода. Я говорил барину: какая, дескать, это болезнь, ваше превосходительство, – это просто причуда. Вот оно так и вышло. А барин с ума сходит, гоняет узнавать о здоровье. Ах ты, господи! Вот барыня-то!… Жули! Куда ж это поскакала госпожа-то твоя?
– А я почему знаю! – отвечала Юлия, вбегая на лестницу, – она только велела мне отдать это письмо генералу и сдать ему все вещи в целости и сохранности. – На, отдай барину.
– Вот тебе раз!… Это что за штука? – сказал Борис.
– Стало быть, она совсем уехала? – прибавил доктор.
– Да если бы совсем, черт с ней! Надо доложить барину…
– Постой, постой, – вскричал доктор, – это невозможно!… Он не перенесет; надо его приготовить к этой неожиданности… Дай сюда письмо.
Слабо наложенная облатка сама собою отстала, и доктор прочел:
«Милостивый Государь! Благодарю вас за оказанное мне внимание и еще больше за честь, которую вы хотели мне сделать, предлагая мне супружество с вами. Но я не нахожу в себе довольно сил принять эту честь; а потому не могу долее и оставаться в вашем доме; тем более что это уже будет касаться до личной моей чести.
Эрнестина де Мильвуа
NB. Юлия вручит вам и деньги и вещи, которыми вы предлагали мне пользоваться».
