Полярный конвой. Пушки острова Наварон - Алистер Маклин
Через минуту вся компания пьяных, привычных к драке людей уже расположилась на палубе и прикладывалась к горлышку очередной откупоренной бутылки. Драка была забыта, противники помирились и сидели в обнимку.
— Очень мило получилось, очень мило, — одобрительно говорил Мэллори. — Премию Оскара нужно отдать капралу Миллеру.
Дасти Миллер молчал. Неподвижно и подавленно глядел на бутылку в своей руке. Наконец он пошевелился.
— Не нравится мне все это, начальник, — пробормотал он мрачно. — Послали бы меня с Андреа. Один против трех. А они настороже. Ждут, поди, нападения. — Он с упреком взглянул на Мэллори. — Черт возьми, начальник. Вы не уставали твердить, что задание чертовски важное.
— Конечно, — спокойно ответил Мэллори. — Именно поэтому я и не послал вас вместе с ним. Вы бы ему только мешали. Вы не знаете Андреа, Дасти. — Впервые Мэллори назвал так капрала, и Миллер был польщен этой фамильярностью, такой неожиданной. Он перестал хмуриться. — Никто из вас не знает его, а я знаю. — Всего-навсего веселый громадный парень, вечно улыбчивый и шутящий. Сейчас он уже наверху. — Мэллори указал на четкий силуэт башни, вписанный в фон темного уже неба. — Крадется через лес, как кошка. Самая крупная и самая опасная кошка из всех, которых вы видели. Если не будут сопротивляться, Андреа их не убьет без нужды. И все равно, когда я решил послать его туда, к этим мальчишкам, у меня было чувство, будто я уже усадил их на электрический стул и включаю ток.
Слова эти произвели на Миллера большое впечатление.
— Давно вы его знаете, начальник? — это был полу-вопрос, полу-утверждение.
— Давно. Андреа служил в регулярной армии и участвовал в албанской войне. Мне рассказывали, что итальянцы дивизии «Тосканские волки» в ужас приходили от него и его парней. Я о нем много тогда наслышался. Конечно, не от самого Андреа. Такое невозможно. Мы встретились с ним позже, когда пытались удержать Сервийский перевал. Я был младшим лейтенантом в штабе Анзакской бригады. Андреа… — он выдержал эффектную паузу, — был подполковником двенадцатой греческой моторизованной дивизии.
— Что, что? — удивленно переспросил Миллер. На лицах Стивенса и Брауна тоже было написано недоверие.
— Вы не ослышались. Подполковником. Прилично обскакал меня, — насмешливо улыбнулся он. — Совсем в ином свете предстает Андреа, не правда ли?
Они молчали. Мягкий, отзывчивый, общительный Андреа, почти простак, и вдруг такой высокий офицерский чин. Английское высокомерие было достойно посрамлено.
Мэллори довольно улыбался. Сообщение слишком неожиданное. Оно не так легко воспринималось. Теперь им многое стало понятно: спокойствие Андреа, уверенность в себе и в своих поступках и, наконец, вера Мэллори в непогрешимость Андреа, его уважение к мнению грека, когда приходилось советоваться с ним, а случалось это довольно часто.
«Неудивительно, — подумал Миллер, — что ни разу не довелось услышать, как Мэллори приказывает Андреа. А ведь Мэллори никогда не колебался, если была необходимость использовать свое звание».
— После Сервии все покатилось стремительно, — продолжал Мэллори. — Андреа узнал, что Триккалу, маленький городок, где жили его жена и трое дочерей, «хейнкели» сровняли с землей. Он добрался туда, но ничем не мог помочь семье. Фугаска упала в садик перед домом, не оставив от него камня на камне.
Мэллори умолк, закурил сигарету и сквозь клуб дыма поглядел на неясные контуры крепости.
— Единственный человек, встретившийся ему, оказался его двоюродным братом Грегорисом. Грегорис был с нами на Крите. Он и сейчас там. От Грегориса он услышал о фашистских жестокостях во Фракии и Македонии, а именно там жили его родители. Они с Грегорисом переоделись в немецкую форму — вы можете представить, как они достали ее — реквизировали немецкий грузовик, и помчались в Протосами. — Мэллори щелчком послал окурок за борт.
Миллер не переставал удивляться: взволнованность, скорее даже налет взволнованности, которая чужда этому грубоватому новозеландцу, была заметна в его словах. Но Мэллори уже неторопливо продолжал:
— Они приехали под вечер печально известной Протосамской резни. Грегорис рассказывал мне, как переодетый в немецкую форму Андреа стоял и смеялся, когда десяток солдат связывали попарно греков и бросали их в реку. В первой паре были его отец и мачеха, уже мертвые.
— О Боже! — даже Миллер утратил хладнокровие. — Это просто невероятно…
— Сотни греков умирали так. Обычно их топили живьем, — перебил его Мэллори. — Пока вы не узнаете, как греки ненавидят фашистов, вы не сможете представить, что такое ненависть. Андреа распил пару бутылок вина с солдатами, узнал, что именно они убили его родителей рано утром, поскольку его родители вздумали сопротивляться. После наступления темноты он пошел к поржавевшему железному сараю, где солдаты расположились на ночлег. Кроме ножа, у него не было ничего. Часовому Андреа свернул шею. Вошел в сарай, запер дверь и разбил керосиновую лампу. Грегорис не знает, что там происходило. Вышел Андреа вспотевший, забрызганный кровью с головы до ног. Грегорис говорил, что когда они уходили, из сарая не слышалось ни единого стона.
Мэллори опять умолк. На этот раз никто не проронил ни слова. Стивенс поежился и поплотнее запахнул поношенную куртку: ему стало холодно. Мэллори закурил другую сигарету, слабо улыбнулся Миллеру и кивнул в сторону сторожевой башни.
— Теперь вы понимаете, что вы бы ему там только мешали?
— Да. Думаю, что да, — признался Миллер. — Не думаю, просто предполагаю. Но не всех же, начальник! Он не мог убить всех.
— Всех, — прервал его Мэллори. — Потом он организовал партизанский отряд, и жизнь для фашистских дозоров во Фракии стала адом. Одно время отряд преследовала целая дивизия. В Родопских горах его предали. Были схвачены он, Грегорис и еще четверо. Их отправили в Ставрос, хотели предать трибуналу в Салониках. Ночью Андреа выбрался на палубу, и вся охрана была перебита. Взяли курс на Турцию. Турки хотели их интернировать — с таким же успехом они могли бы интернировать землетрясение! В итоге Андреа добрался до Палестины. Там из ветеранов албанской войны формировался греческий батальон. Андреа попытался в него вступить, но — Мэллори неожиданно рассмеялся — его арестовали как дезертира. Потом освободили, но в новой греческой армии места ему не нашлось. А вот бюро Дженсена, наслышанное о нем, знало, что Андреа создан для диверсионных операций… Мы вместе отплыли на Крит.
Минут десять стояло молчание. Лишь изредка делали вид, что прикладываются к бутылке. Это для дозорных в башне, хотя Мэллори знал, что немцы уже
