ESCAPE - Алиса Бодлер
Я перевел взгляд на того, кто замыкал семейный состав. Моему взору наконец открылась наружность тени, что приходила ко мне в осознанных сновидениях так часто, что я сбился со счету. Мистер Неизвестный, Карающий Критик, Герман Бодрийяр. Я знал его, слышал и чувствовал, читал о нем, но никогда не видел его лица. Что-то свернулось в моем животе клубком и вызвало тошноту. После всего, что я успел узнать о Германе, этот человек вызывал у меня странные чувства. Он был мертв уже довольно давно, но тот шлейф противоречивых эмоций, что он оставил после себя, до сих пор догонял двоих ныне существующих реальных людей – меня и Оуэна.
Герман был очень похож на мать: тот же орлиный нос и густые черные волосы. Контраст между ними заключался лишь в том, что шевелюра мужчины была уложена довольно беспорядочно, выбиваясь в разные стороны и создавая довольно экстравагантный образ. Он улыбался, как и его старший брат, но его положение губ скорее напоминало ухмылку, а глаза взирали из-под ресниц хитро и гордо, будто бы намекая художнику о том, кто на самом деле является главной фигурой на этом портрете и перетягивает внимание на себя. Одежды Бодрийяра-старшего были темными: длинный, темно-каштановый плащ уходил в пол, а серая рубашка подчеркивала мертвенно белый цвет его кожи. Бледность определенно была семейной чертой Бодрийяров, но на Германе и его матери этот оттенок прослеживался сильнее всего из-за сочетания с черными волосами.
Портрет создавал смазанные ощущения. Я понимал, что мрачные оттенки были обусловлены атмосферой викторианской эпохи, но все же был убежден в том, что мать и старший сын особенно сильно выбивались из общей атмосферы семьи. Ничего удивительного в том, что именно они являлись полноценными хозяевами поместья МёрМёр, теперь не было.
Портрет был первым артефактом от Оуэна, за который я действительно был готов его поблагодарить. Ощущение постоянного парения в невесомости потихоньку испарялось – теперь я не был окружен пустыми темными силуэтами. Мне были видны и понятны образы реальных людей, даже если никого из них уже не существовало.
Отложив портрет, я поднялся и заметил, что за время изучения картины пространство вновь преобразилось. Кухня вернула свои давно утраченные теплые оттенки салатового, а вкусные запахи теперь дразнили мое обоняние. Сэм сидел рядом со мной и с интересом наблюдал за тем, что я буду делать дальше.
Я не успел насладиться атмосферой былого уюта, как вновь послышались шаги. На этот раз шум доносился со стороны второго этажа.
Времени на размышления было не так много. Я кинул портрет на место, захлопнул дверь и, выбегая из кухни, принялся лихорадочно прокручивать воспоминания Реймонда. Больше на те места, что были вписаны в сценарий рукой Эндрю, опираться нельзя.
Миновав гостиную, я оказался в коридоре и осмотрел ту часть, что игнорировал ранее. Мальчик писал о кладовой. Не раздумывая, я дернул ручку и оказался в полной темноте. Но шаги становились все ближе, а потому времени на страх темноты у меня не было. Я буквально слышал, как кто-то спускался по лестнице. Пытаясь придумать, как я могу обезопасить себя еще больше, я принялся удерживать дверь изнутри. Таким образом я давал себе шанс укрепить оборону еще на какое-то время и не впустить сюда Оуэна, если этим шагающим кем-то действительно был он.
Но ситуация повторилась. Через несколько мгновений в доме вновь повисла непробудная тишина.
Выждав еще несколько минут, я перестал тянуть за ручку двери и медленно ее распахнул. В коридоре было пусто.
Казалось, что я бегал по дому Бодрийяров уже не меньше часа. Пространство первого этажа начинало заливаться более ярким светом, и теперь дорога от входной двери до парадной лестницы становилась видимой. Это позволило мне немного осветить кладовую, в которой меня, безусловно, ждал очередной артефакт.
В пустой комнате, в которой когда-то, судя по записям Реймонда, хранили корзины с чистым бельем, прямо на полу лежал фотоальбом. Он не представлял собой ничего особенного – обложка и оформление были современными, а состояние практически новым. Чего нельзя было сказать о содержимом.
По самой первой, сильно потрескавшейся и хрупкой фотокарточке я понял, что в книге собирали снимки, зарисовки и вырезки из портретов Германа Бодрийяра. На первых страницах он был представлен еще ребенком, однако густая черная шевелюра позволяла распознать его даже в простом костюме, напоминающем школьную форму. Далее шло огромное количество зарисовок его силуэта, которые очень точно отображали то, что я видел в своем сознании. Скорее всего, однажды он стал чьей-то музой, и вдохновленный художник попробовал отобразить его образ на бумаге во всех мыслимых ипостасях. Следом к страницам были приложены более поздние семейные портреты Ангелины с сыновьями, Германа в одиночестве и Германа с Валерианом. Несмотря на то, что на них мужчины выглядели практически так же, как на общем портрете из кухни, выражения их лиц были совершенно противоположными увиденному мной. Братья улыбались, стояли близко друг к другу, а на общем портрете аккуратно держали мать за плечи с двух сторон. Горделивая поза Германа всегда была с ним, но лицо было веселым и расслабленным. На таких изображениях он был больше похож на младшего брата, чем на Ангелину.
Коллекция завершалась страшной, но традиционной для того времени, фотографией. Это был снимок в жанре post mortem[21].
Я сжал зубы, чувствуя, как внутри головы начинало что-то вспухать. На этом фото старший Бодрийяр сидел в кресле, но пустой белесый взгляд его обычно черных глаз и приоткрытый рот ярко подчеркивали то, что дух этого человека давно покинул его тело. Шея, поврежденная во время того, что с собой сотворил Герман, была туго завязана мужским платком.
Я перевернул эту страницу и осознал, что посмертный снимок был не самым страшным, что хранилось в альбоме. Следом шла коллекция современных
