Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Кто тебе это сказал? – стискивая глаза в щелки и нехорошо деревянея лицом, спросил старшой. Хрип, исчезнувший у него из голоса, возник снова, стал стремительно разъедать глотку, Кучумов сморщился, словно хватил какой-то отравы.
– Никто, – спокойно ответил Чириков, – я же тебе сказал: сам слышал. Все твои хахи и хихи, все манипуляции засек, а два соболька, «первый цвет», которые ты в сидор определил, я во сне оприходовал. Так что давай, Алексеич, давай, родной, гони одного соболька из тех двух, иначе…
– Что иначе? – хриплым шепотом поинтересовался старшой.
– Иначе стреляться будем, – не дрогнув ни мускулом, ни мышцей, ни жилкой, проговорил Чириков. Сам от себя он не ожидал такой смелости.
– Стреляться? – потемнел лицом старшой, на лоб и щеки у него наползла копоть, глаз совсем не стало видно, даже жидкая тоскливая чернь, и та прекратила сочиться из давленых щелок, он потянулся рукою к ружью.
– Стоп! – пружинисто вскочил с лавки браконьер, сделал остерегающий жест, чтобы старшой оставил ружье в покое, и Кучумов неожиданно послушался, сник, словно бы от браконьера исходила какая-то особая сила. В этот-то момент Чириков и понял все, удивился тому, что старшой, тертый многоопытный калач, ни хрена не понимает, откинулся от своего рюкзака, отскочил на несколько шагов, потом, исправляя ошибку, стремительно метнулся к нему, но браконьер и тут опередил, подхватил чириковский мешок за лямку и отшвырнул в сторону. – Спокойно, спокойно, граждане! Не будем никуда спешить, время у нас есть, – он сунул руку в карман, достал небольшую красную книжицу с тисненым бронзовым гербом. – Сотрудник областного управления внутренних дел капитан Кленов. А зовут меня действительно Семеном Андреевичем, тут, гражданин Кучумов, все правильно, абсолютно все – Семен Андреевич я…
Старшой дернулся от того, что услышал свою фамилию, он ведь не называл ее браконьеру.
– Так что будем знакомы, Федор Алексеевич… – Кленов неожиданно печально усмехнулся, обдал старшого чистым дыханием: несмотря на то что гонка шла на равных и ночевали они в одинаковых условиях, Кленов был опрятнее, ухоженнее охотников, что ли, от него пахло травами, хорошим мылом, ветром и снегом. И еще яблоками, которые на Камчатке не росли. Так отчетливо пахло яблоками, будто он один срубал пару антоновок и ни с кем не поделился. – Я правильно вас назвал, гражданин Кучумов, вы – Федор Алексеевич?
– Правильно, – прохрипел в ответ старшой.
– А вы – Чириков Сергей Сергеевич, – Кленов развернулся, но старшого из взгляда не выпустил, он контролировал его боковым зрением, видать, успел распознать характер – тридцать два года, холост, в тайге не новичок, но еще и не старичок… Все так?
– Так, – ощущая, что тоска, наполнившая его, вот-вот хлынет через край, пробормотал Чириков. Челюсти у него отяжелели, сделались неподвижными, деревянными, плечи задергались, тело пробил немой плач. Но он все-таки отыскал в себе силы, чтобы сдержаться. Из последней мочи, но все-таки сдержался.
– Это не вы за мною охотились, а я за вами, граждане спортсмены, – проговорил Кленов, – не вы меня гнали, а я вас, извините, – он по-простецки развел руки в стороны, хлопнул ими себя по бокам, вздохнул подбито, сожалея о том, что произошло: – Как же вы до такой жизни докатились, граждане егеря?
Не было ему ответа – ни от старшого, ни от младшего. Кленов поглядел в окошко, поймал глазами свет – в окошке стояла лайка, нетерпеливо прядала ушами, перебирала лапами, голова ее была выжидательно склонена набок – надломленная тихая поза, будто лайку чем-то обидели. И верно ведь обидели, сиротою осталась собака, придется ей подбирать нового хозяина.
Отвлекся на мгновенье Кленов, окунулся в жалость, к делу не имеющую никакого отношения, и чуть не ушел в глубь потока: Кучумов беззвучно и легко перегнулся в поясе, ухватился рукою за ружье. Он чуть-чуть не успел, Кучумов, десятой доли секунды не хватило, обрети он этот миг, полмига, подари ему Бог эту невзрачную капелюшку, и все – он снова оказался бы на коне.
Капитан это тоже понял, неуловимо быстро отшатнулся от окна и в то же мгновение очутился перед Кучумовым – реакция, как у пули. Видать, научен был работой и жизнью своей капитан Кленов.
– Не двигаться! – Кленов сжал зубы, выкинул перед собою руку, и Кучумов зачарованно замер. Он смотрел на руку, словно птенец на гадюку, хотел было отвести взгляд, но не смог – под гипноз попал, черная сальная горечь, текшая из глаз, моментально высохла, обнажилось дно реки.
Щеки у Кучумова подобрались, лоб покрылся каплями пота: старшой перестал быть старшим. В руке Кленов держал пистолет.
Тот, кто не знает, что такое оружие и что может наделать обыкновенная пуля, как она пластает живую плоть и крошит мертвую, тот оружия не боится. Кучумов не боялся пистолета, но он знал, что это такое. Отодвинулся в сторону.
– Так-то оно лучше, – одобрил действия старшого Кленов, засунул пистолет в карман.
Плечи у Кучумова затряслись мелко, обиженно, открытым ртом он захватил немного воздуха, разжевал, сглотнул его, но воздух выбило из горла обратно, и Чириков услышал сухой сиплый плач – сам Кучумов не плакал, этот плач сидел в нем, плакала начинка, плакало все, что было Кучумовым, – все, кроме самого Кучумова.
– Это вы, Федор Алексеевич, напрасно, – укоризненно проговорил Кленов, – сырости и так в мире полно, куда ни глянь – сплошная сырость, как изводить ее только? Сами виноваты, Федор Алексеевич. Увы! Прежде чем сделать то, что вы сделали, надо было подумать, а вы поступили наоборот: вначале совершили, а потом начали думать. Раскаиваетесь? Стоит ли? Теперь уж, Федор Алексеевич, надо держаться. Другого выхода нет. И защищаться на суде – там надо палить из ружей, там, а не здесь.
Кленов подошел к лавке, взял кучумовский дробовик, подкинул в руке – легкое ружье-то, на спине мозолей не натирает, выбил из него патроны, потом, подумав, отщелкнул узкое деревянное ложе – уж больно проворный и хитрый этот узкоглазый лысый зверобой, отвернешься от него на миг, забудешься, на луну рот раскроешь – Федор Алексеевич этого момента не упустит, живо оприходует. Крикнуть не успеешь, как в спине свинцовая плошка будет сидеть.
– Что ж, – проговорил Кленов тихо, не меняя печального тона, – пора собираться в обратный путь. Время не ждет.
Чириков встал с лавки и не удержался на ногах – щелястый, плохо оструганный пол зимовья качнулся под ним, поплыл, ноги подогнулись сами по себе, и он снова с грохотом сел. Сжал пальцами
